Москве развернул русло развития искусства Ленинграда в сторону самого что ни есть махрового классицизма с античными сюжетами, морем обнаженных женских тел и нежными юношами в туниках. Создал Новую академию изящных искусств, куда привлек друзей-художников и искусствоведов, себя назначил президентом, а им раздал почетные звания профессоров и членов-корреспондентов. Заседания проходили в атмосфере богемного сквота и молодежного стеба. Художникам была мила пародия на официозную институцию, кривым зеркалом которой они себя и ощущали.
В начале 1990-х именно в этой академии выпестовался талант Ольги Тобрелутс. Для нее игровая утопия Новикова была не театриком абсурда, а подлинной реальностью, которую юная красавица- художница приняла за чистую монету. Она страстно поверила в тезис о цикличном возвращении классики, о ренессансе античности как высшей форме искусства любой эпохи. В итоге и на полном серьезе Тобрелутс изобрела классицизирующий вариант поп-арта, в котором по поп-артовским схемам совмещения высокого модернизма с низовой коммерческой рекламой принялась скрещивать Рафаэля (и все наследие европейской классики) с миром современной поп-культуры, то есть с лицами знаменитых хоккеистов, актеров, топ-моделей и телеведущих. В совершенстве владея технологиями цифровой обработки изображений (художница училась компьютерной графике в Берлине), Тобрелутс многое добавила к технологии традиционно буржуазного травестирования героя под принца или патриция, приема, хорошо знакомого российским зрителям по портретам Шилова. Но если Шилов порой изображал своих героев в дурно перерисованном антураже Кипренского с намерением придать герою значительности и величия, то у Тобрелутс мы видим ироническое сочетание культовых образов, присущее духовной жизни современной цивилизации и проявляющееся на уровне ментальности почти каждого образованного члена общества. Посещение музея не исключает ни хождения в церковь, ни просмотра таблоидов и сериалов. Поэтому Аполлоны и Венеры Ольги Тобрелутс одеты в шмотки модных брендов, а лицами напоминают Ди Каприо и Кейт Мосс. То же можно сказать про образы Богородицы. Точно следуя рецептам мастеров Высокого Ренессанса, Ольга Тобрелутс и к ним прикладывает одежды «Бенеттона» и придает черты современных модниц. А лицо и тело Геракла, похищающего яблоки из сада Гесперид, принадлежат чемпиону мира 90-х по бодибилдингу. Компьютерный фотоколлаж был попыткой отойти от советского реалистического стиля в сторону новых языковых форм нарождающегося в России нового общества. Это Тобрелутс удалось, новые русские действительно уже научились ценить фотоискусство не менее чем живопись. Но вот что они не сумели принять и полюбить, так это иронию. Ведь смеяться над собой могут лишь по-настоящему независимые люди. Поэто
му очень забавные ранние работы, такие как «Манифест неоакадемизма», где Новиков с друзьями преподносят себя Пушкиными и Гоголями и по-хармсовски дурачатся, выглядят сейчас натянуто и смешно. И, несомненно, требуют пояснения, что 20 лет назад наше будущее представлялось нам веселой и беззаботной игрой в классики. А сегодня оно смотрится скорее бегством в историю.
Открыто на учет / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Открыто на учет
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
В МТЮЗе поставили «Четвероногую ворону» по Даниилу Хармсу
Cпектакль «Четвероногая ворона», поставленный Павлом Артемьевым, застает тебя врасплох. Придя в театр на Хармса, готовишься к интеллектуальной игре, разгадыванию месседжа от очередного черного квадрата. И первый же простодушный обмен репликами заставляет расслабиться и открыться навстречу артистам. Так как ждешь чего угодно, но не узнавания в самом что ни на есть прямом, а не метафорическом или символическом смысле. На лавочке перед каменным зданием сидит человек в тюбетейке и лузгает, заметьте, тыквенные семечки. Появляется кокетливая девушка, размахивающая авоськой. Ее взгляд, брошенный на дверь, грубо, варварски врезанную в каменную стену, упирается в криво висящую на гвозде табличку «Учет». На невинный вопрос «Давно сидите?» зрительный зал откликается смехом, потому что Киргиз долго смотрит на свои ноги, уже по щиколотку погрузившиеся в шелуху, прежде чем ответить: «Часов пять». Незамысловатый сюжет спектакля будет складываться из подробностей, бытовых и психологических наблюдений, настолько точных, что через какое-то время невольно подумаешь, да откуда они, такие молодые, знают про нашу совковую обыденность. Ведь в памяти они покопаться не могли. Неужели же можно покопаться в памяти генетической, чтобы обнаружить там не только страхи, но и эту унылую обреченность, смиренность, неожиданно переходящую в ярость, обрушивающуюся не на виновных, а на близких, кто под рукой? Откуда они знают про отупляющую серую обыденность? И как это они все почувствовали в Хармсе, в то время когда мы рождены былью сделать вовсе Кафку?
«Меня интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует только жизнь в своем нелепом проявлении», — писал Даниил Иванович. Жизнь в нелепом проявлении — можно назвать русской вариацией абсурдизма, он мягче, лиричнее, снисходительнее, что ли, чем западный, и не теряет связей с почвой. Именно в такой интонации и поставлена «Четвероногая ворона».
«Из дома вышел человек...» на сей раз, чтобы купить килек в томате или хоть что-нибудь. Здесь он назван просто — Мужик (Олег Ребров), вышел и пристроился в ту же очередь за Киргизом (Руслан Братов), блондинкой Галей (Софья Райзман) и франтом Петей (Александр Паль). Очередь — универсальное место, где могут встретиться люди, в жизни не пересекающиеся. То, что называется маленький срез общества. За долгие часы ожидания возникнет небольшой межнациональный конфликт: «Киргизы виноваты? Лег спать верующим, проснулся — неверующим, киргизы виноваты?» Начнется и бесславно закончится любовная история, втиснутая в тесное пространство коммуналки, где даже водка, которую пьют, будто наркотик, неспособна расслабить измытаренных молодых людей. Окончательно распадется семья, после того как Жена Мужика (София Сливина), изнуренная борьбой за жизнь рядом с никчемным мужем, неспособным даже килек купить, устроит ему разборку-истерику, в которой не поймешь, чего больше: силы или бессилия. Выгнанный из дома, он вернется в очередь, где все на своих местах. Сколько лет прошло — все на своих местах. В программке напечатано стихотворение Хармса «Удивительная кошка»: «А кошка отчасти идет по дороге, / Отчасти по воздуху плавно летит». Именно так играют артисты своих нелепых персонажей, чем-то отдаленно иногда напоминающих... чеховских, ведь и Антона Павловича всякая «чушь» тоже очень интересовала. И он бы наверняка согласился с коллегой, что «геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт — ненавистные... слова и чувства».
В финале Мужик умирает и на небеса пытается попасть через ту же треклятую дверь, потому, может быть, что в каменной кладке стены, уходящей куда-то за колосники, облезлой и треснувшей, угадывает фасад храма, приспособленного, как водилось, под склад-магазин. Лбом пробивает деревянную обшивку, а там — плита бетонная. Она рухнет, и ему откроется вожделенный рай, такой новорусский, картина маслом: красный бархат, экзотические яства, бокалы с шампанским в руках знакомых персонажей, одетых во фраки и вечерние платья. Грянет музыка сфер — хор рабов из оперы Верди «Набукко». Так и хочется поменять время в глаголе знаменитой чеховской реплики «Если бы знать...». Если бы знал... К Даниилу Хармсу это тоже относится.
Вечно второй / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Вечно второй
/ Искусство и культура /
