Осторожно ступая по досуха промерзшему бурьяну, почти бесшумно двинулся вперед. Он то поднимался во весь рост, то приседал, то останавливался, прислушиваясь. «Значит, следил за нами и потерял, — догадался Яша. — Но это может быть и шпик, увязавшийся за нами еще в городе, и возвращающийся связной, и посыльный из другого отряда, который заметил нас раньше, чем мы его… Свой или чужой?»
Между тем неизвестный подошел к самому выступу скалы, за которым прятались ребята, снова остановился, прислушиваясь… Громко вздохнул и решительно, быстро шагнул вперед.
— Нина? — тихонько окликнул Алексей.
Неизвестный мгновенно остановился и притих.
— Нина? — чуть громче позвал Алексей.
— Где ты, Леша? — услышал Яша знакомый голос.
Это была она, Нина.
Она давно уже по обрывкам подслушанных разговоров, по таинственным встречам в мастерской, по тому, что братья где-то пропадали по несколько дней, догадалась об их связи с партизанами, о которых в городе ходило много всяких разговоров. Она всегда верила: ее братья — герои. Ей очень хотелось быть с ними наравне. И сегодня, выследив, когда те собрались уходить, решила пойти за ними. Разве в революцию не было девушек-партизанок? Разве батя не рассказывал, что женщина была даже комиссаром эскадры?
— Ты же могла погубить и себя, и нас.
— Ты, Яшко, все думаешь, что я ни на что не гожа? На, смотри!
Она одним движением распахнула ватник и в руке, так же, как и за минуту до этого у Алексея, сверкнул нож.
— Я зубами их грызть буду!
— Как же ты через кордон?..
— А я рядом с вами в канаве лежала. Только перебежать вместе не успела, пришлось подождать, пока патрули снова встретились и разошлись. Они же слепые после прожектора.
— Нинка, Нинка! Что же нам с тобой теперь делать, Нинка?
— Я пойду с вами.
— Нельзя, золотинка моя. Нельзя, ты понимаешь?
— Я же — пионерка. Разве Павлик Морозов был старше меня?
Яша обнял сестренку, прижал ее к себе:
— Понимаешь, Нина, есть строгий партизанский закон — пока командир не разрешит, никого в катакомбы приводить нельзя. Я дал клятву, что никогда не нарушу партизанский закон. Ты же пионерка, знаешь, что такое клятва.
Нина молчала.
— Помнишь, батя рассказывал, как моряки расстреляли своего товарища за то, что тот нарушил дисциплину, — поддержал Яшу Алексей.
— За нарушение клятвы меня партизанским судом судить будут, — сказал Яша.
— Как же нам быть? — спросил Алексей.
— Ты вернешься с Ниной домой, — ответил Яша. — Я пойду один. Осталось недалеко, метров восемьсот по оврагу.
— А может, ты передашь донесение часовому и вернешься? — спросил Алексей. — Мы подождем тебя здесь. Вместе пойдем домой?
— Нет. Мне обязательно надо поговорить об одном деле с самим Павлом. Это важнее, чем само донесение…
— Ну, смотри. Ты — командир, как скажешь, так и будет. Дисциплина.
Через несколько минут Яша уже был у неприметной щели под скалой. Надо было лечь на дно оврага, протиснуться под камень, чтобы добраться к входу.
— Кто? — негромко окликнули его в темноте.
— Принес головку к примусу, — ответил Яша.
— А иголку?
— Иголка у каждого своя.
— Здесь уже можно встать, только береги голову, — сказал тот же голос, и чья-то рука нащупала Яшино плечо. — За мной.
Они прошли несколько шагов, дважды сменив направление. За третьим поворотом Яша увидел желтое пятно света, падающего на большие кирзовые сапоги: человек держал у самой земли фонарь, прикрытый сверху полой плаща. Освещалась только дорога, ни лица, ни фигуры державшего фонарь видно не было.
— Иди за ним, — сказал тот, кто привел Яшу.
— Держись посередине, подальше от песчаных осыпей, там заминировано.
Тотчас желтое пятно света колыхнулось, кирзовые сапоги шагнули по каменной крошке. Яша пошел за ними.
После нескольких поворотов провожатый откинул с фонаря полу брезентового плаща. Это был среднего роста человек. Лицо при свете фонаря казалось желтоватым, с характерным горбатым носом, черными глазами, седыми, коротко стриженными усами и крепким, по-солдатски выбритым подбородком.
Они оказались в довольно просторной пещере с низким потолком. Человек подошел к щели в стене, просунул в нее фонарь и медленно полез в узкий проход, задевая широкими плечами стены, с которых сыпалась каменная крошка. Яша полез за ним. Постепенно начал понижаться потолок — во весь рост уже идти было нельзя, а идти в согнутом положении оказалось трудно.
— Возьми руки за спину, так легче, — посоветовал провожатый. — Идти-то далеко придется. Да смотри не отстань, не сверни в сторону. Галка сбилась, так сутки почти всем лагерем искали.
— Какая Галка?
— Марцишек. Связная. Жена покойного Ивана Ивановича.
— Минера Иванова? — даже остановился Яша от неожиданности.
— Да, минера, — провожатый, перестав слышать Яшины шаги, тоже остановился. — Чего ты?
— Разве он… Почему ты его покойным назвал?
— А-а… Погиб Иван Иванович, — повернулся провожатый к Яше лицом. — Третьего дня каратели два часа гвоздили из пушек по Нерубайскому входу, а потом кинулись целым взводом в катакомбы. Мы с Иваном Ивановичем — наше отделение — защищали тот вход. Подпустили их до первого поворота и взорвали мину — ни один в живых не остался. Думали не сунутся больше. А они новый взвод посылают. Ну, мы отошли ко второй баррикаде — там узко, больше двух человек рядом не пройдет. Мы — в темноте за баррикадой да каменными выступами, а они — вскочат в штольню и на фоне освещенного выхода, как на киноэкране. И целиться не надо, все равно не промахнешься. Более полутора суток наше отделение бой держало: выбьем один взвод — каратели другой посылают. Трупов в проходе навалили столько, что… В общем, больше не лезут фашисты. Час, полтора ждем — тихо. «Держите штольню под прицелом, — приказал нам Иван Иванович, — а я подберусь ближе к выходу, оценю обстановку». Ну, и пошел. Сперва осторожно, прячась за выступы, а потом — без всякой опаски. До самого выхода дошел благополучно. Захотелось, видно, выглянуть, посмотреть, что там, на земле, творится. А там — засада. Только высунулся, его разрывной пулей и сшибло.
Провожатый помолчал, протер полой плаща стекло фонаря, хотя оно и без того было чистым, вздохнул:
— Ну, пойдем, друг. Еще немалый кусок пути впереди. — И уже на ходу закончил рассказ:
— Вот с тех пор Галка, жена его, — может, видел, маленькая такая, беленькая, в кудряшках — все ходит по штольне, плачет: «Ванечка, Ванечка», ничего вокруг не замечает… Ну, пошла вчера могилку Ивана Ивановича проведать и заблудилась…
Яше жутко стало от этого рассказа. Он вспомнил веселого, черноглазого моряка-запевалу, моряка, с которым парторг Зелинский и Тамара Шестакова взрывали люкс-поезд. Надо же: остаться невредимым при выполнении опасного задания вдали от отряда, а тут, в катакомбах… Яша шел, согнувшись, заложив руки за
