— Минутку. Присядьте вон там, — показал он рукой на плюшевый диванчик возле вешалки и, резко повернувшись, ушел за стойку.
— Он, — прошептала Лена. — Никогда бы на подумала.
Яша, сколько ни всматривался в сизый табачный дым зала, так и не смог разглядеть ни одного знакомого лица.
— Итак?.. — подошел снова бритоголовый. Яша и Лена встали.
— Мы прочитали объявление, что вашему ресторану требуются молодые официантки.
— Красивые, — поправил бритоголовый.
— Всеволод Ипатьевич, вы меня не узнали? Я — Леночка Бомм, — чуть слышно сказала Лена.
Он снял свое великолепное пенсне, протер безукоризненно чистым платком. Глянул на Лену усталыми, как у старой лошади, глазами:
— Я вас не знаю, девочка. Вы меня — тоже.
— Ну как же, Всеволод Ипатьевич…
— Я вас не знаю, девочка, — повторил Латкин, внимательно оглядывая ее с ног до головы.
Надел пенсне.
— И в официантки вы не годитесь.
— Всеволод Ипатьевич, мне надо, — жалобно попросила Лена. — Примите, я все-все буду… буду стараться.
— Господин Латкин, — вмешался Яша, — у нее умерла бабушка, и сама она умирает с голоду, нигде не может устроиться…
— Нельзя, — решительно и холодно отрезал Латкин. — Ни одна воспитанница детдома в «Южной ночи» работать не будет. Здесь надо не только подавать, но и обслуживать господ… Вы понимаете?
— Понимаю, — бледнея, ответила Лена. — Примите меня.
— Разговор окончен, господа, — слегка поклонился Латкин.
Яша и Лена стояли в нерешительности.
— Вы голодны? — вдруг обернулся к ним Латкин, направившийся было к буфету. — У входа освободился столик. Можете зайти, заказать себе пива и жареную скумбрию. Только снимите пальто.
Он подошел вплотную и сунул Яше в руку несколько смятых бумажек.
Не успели присесть — к столику подошла официантка. Убрала лишние стулья, поставила на стол тарелку хлеба, крупно нарезанную ветчину, скумбрию, глиняный кувшин с пивом. Яша хотел сразу же расплатиться, но она презрительно повела густо накрашенными бровями:
— Уже уплачено, племяннички.
Яша и Лена молча переглянулись: неужели сам Латкин назвал их своими племянниками?!
За соседним столиком спали, уткнувшись лохматыми головами в посуду, какие-то двое, должно быть, полицейские. Напротив, через проход, сдвинув вместе столики, целый взвод румынских солдат пьяно и нескладно пел песню о том, что Украина богата хлебом, молоком и красивыми девушками, что им есть чем поживиться:
Кто-то ругался, кто-то хохотал, визжала какая-то женщина — и над всем этим взахлеб всхлипывала скрипка, задыхалась труба, хрипел саксофон, звенели, как черепки разбитой посуды, литавры.
Яша вначале сел на стул, стоявший у стенки, чтобы хорошо видеть весь зал, но через минуту попросил Лену, сидевшую напротив:
— Ли, давай поменяемся местами.
— Зачем, Капитан?
— Не спрашивай. Быстро садись на мое место.
Лена повиновалась. Усевшись спиной к залу, Яша наклонился к ней и прошептал:
— Вон там, в углу, правее оркестра, сидят двое, шепчутся. Видишь?
— Вижу.
— Один плюгавый, лицо, что сушеная груша. Нос хрящеватый, крючком. Видишь?
— Да, вижу.
— А второй — долговязый, стриженый, с тупым лицом и мясистыми губами?
— Да.
— Это — Садовой. Он не должен меня видеть. А ты следи и, если Садовой соберется уходить, скажи мне… Только, не таращи глаза и со мной говори веселее, мы же — в ресторане.
Яша налил по бокалу пива:
— За любовь.
И чуть не поперхнулся от смущения. Хорошо, что в зале стоял такой галдеж и гремела музыка, — никто не обращал на Лену и Яшу внимания.
За столиком справа от оркестра пили и шептались долго, пока Алексей Садовой совсем не опьянел. Тогда плюгавый подозвал официантку.
— Он расплачивается, — улыбаясь, прошептала Лена.
— А Садовой?
— Уронил голову на стол. Кажется — готов… Подожди… Официантка еще налила стопку и поставила возле Садового… А плюгавый… Плюгавый пить не стал. Он уходит. Яша, он идет к выходу.
Яша завернул в бумажную салфетку недоеденную ветчину:
— Пойдем, Ли.
На улице их снова встретил шустрый лоточник с сигаретами. Яша кивнул ему на плюгавого и, подхватив Лену под руку, пошел в сторону Соборной. А лоточник кинулся к плюгавому, собравшемуся пересечь Дерибасовскую:
— Господин, вы забыли купить сигареты! Лучшей марки: румынские, болгарские, германские — какие хотите, такие купите!
— Пшел вон! — буркнул господин.
— Иду вон! — ответил лоточник и подморгнул стоявшему в сторонке Алексею Гордиенко.
Алексей пошел через улицу рядом с плюгавым.
Они шли почти рядом до самой Пушкинской: невзрачный человечек в добротном драповом пальто, фетровой шляпе и молодой подвыпивший парень в серой кепке, надвинутой на глаза, и короткой куртке с поднятым воротником. Дальше невзрачного господина сопровождал Шурик Хорошенко — Алексей вернулся к ресторану, где Чиков еще караулил Садового. Хорошенко видел, как человек в шляпе миновал гипсовых атлантов, поддерживающих балконы гостиницы, и направился к сигуранце на Бебеля, 12.
— Горим и пахнем жареным! — сказал Хорошенко, возвратясь в мастерскую. — Если продал, многие пострадают. Надо сматываться.
— Надо ликвидировать, — предложил Чиков.
— Не горячитесь. И никому ни слова, — приказал Яша и начал собираться в катакомбы.
…Бадаев, как обычно, сидел на вытесанном камне, опершись на колени локтями. Он то складывал ладони вместе, то разводил их в стороны и пристально смотрел на сидевшего рядом Яшу: с каждым заданием взрослеет парень, набирается мужества, хладнокровия, выдержки — ничто так не шлифует характер, как сама жизнь. Всего несколько месяцев прошло — и нет уже капитана Хивы — восторженного романтика, мечтающего о бескрайнем море и дальних походах. Есть Яков Гордиенко — командир молодежной группы партизанской разведки и его личный связной. Правда, чтобы быть хорошим командиром, недостаточно одной смелости, надо владеть тактикой, надо непрерывно изобретать все новые
