ты думаешь, он тебе подарил бы шлюпку со всеми снастями? Ведь это стоит кучу денег!
— В этом не было бы ничего удивительного. Мне только не приходило в голову просить об этом отца.
— Должно быть, твой отец очень добрый и расточительный человек. Тише, Гарвей!
Весло выскочило из уключины и ударило Гарвея в подбородок, отбросив его назад.
— Вот видишь! Да мне и самому попадало, когда я учился грести. Только мне тогда было всего восемь лет!
Гарвей сел на прежнее место. Челюсть ныла. Он сидел, нахмурившись.
— Нечего дуться. Отец говорит, что мы сами виноваты, если не умеем обращаться с вещами. Ну-ка, попытаем счастья здесь. Вот и Мануэль!
Португалец был на расстоянии мили от них, однако, когда Дэн подал ему знак веслом, он замахал в ответ левой рукою.
— Тридцать сажен, — сказал Дэн, насаживая на крючок приманку. — Ну, нечего нежничать. Смотри на меня и делай так же!
Дэн давно уже закинул удочку, а Гарвей все еще не мог умудриться насадить на крючок приманку. Лодка легко скользила по течению. Они еще не бросили якоря.
— Попалась! — закричал Дэн.
Крупная треска, всплеснув хвостом по воде, обрызгала Гарвея и тяжело шлепнулась в лодку.
Дэн ловко оглушил рыбу молотком и выдернул из ее рта крючок. В это время и Гарвей почувствовал, что на его удочку клюнуло.
— Посмотри, Дэн, ведь это «клубника»! — закричал он.
Крючок запутался в кусте «клубники», очень похожей на настоящую лесную, с такими же белыми с розовыми бочками ягодами, только листьев не было, а стебли были липкие.
— Брось! Не трогай!
Но было уже поздно. Гарвей снял пучок клубники с крючка и любовался им.
— Ой! Ой! — закричал он вдруг. Он обжег пальцы, точно схватил крапиву.
— Ну, теперь ты знаешь, что такое морская клубника. Отец говорит, что ничего, кроме рыбы, нельзя трогать голыми руками. Швырни эту дрянь в море, да насаживай поскорее приманку. Нечего зря глазеть!
Гарвей улыбнулся, вспомнив, что ему положили десять с половиною долларов жалованья в месяц, и подумал о том, что сказала бы его мать, увидев его на рыбачьей лодке, посреди океана. Она не находила себе места от волнения, когда он отправлялся кататься на лодке по Серенакскому озеру. Вспомнил он также, что смеялся над ее страхом. Вдруг удочку сильно потянуло у него из рук.
— Отпусти немного! — закричал Дэн. — Сейчас я тебе помогу!
— Не смей! Это моя первая рыба, я сам хочу… Да уж не кита ли я поймал?
— Пожалуй, палтуса! — Дэн наклонился, стараясь разглядеть, что там, в воде, и держа наготове на всякий случай гарпун. Что-то овальное и белое блестело в воде… — Эге! Да эта рыбка не меньше пятнадцати фунтов весом! Ты что же, непременно хочешь справиться с нею один?
Лицо Гарвея было красным от напряжения и волнения. Пот катился с него градом. Солнце отражалось в воде и слепило глаза. Мальчики устали возиться с палтусом, который двадцать минут бился, увлекая за собою лодку. Наконец они справились с крупной рыбой и втащили ее в лодку.
— Недурно для начала! — сказал Дэн, вытирая лоб.
Гарвей с гордостью смотрел на свою добычу. Он часто видел пойманных палтусов на мраморных столах магазинов, но никогда не интересовался тем, как их ловят. Теперь он это знал по опыту. Усталость давала себя знать во всем теле.
— Если бы отец был здесь, — заметил Дэн, — он сказал бы, что это значит. Теперь рыба попадается все больше мелкая, а ты поймал самого крупного палтуса, какие ловились нами в это плаванье. Вчера поймали много крупной рыбы, но ни одного палтуса. Это что-нибудь да значит. Отец знает все приметы рыбной ловли в этом месте!
В это время на шхуне «Мы здесь» раздался выстрел из пистолета и на мачте показалась корзина.
— Что бы это значило? Это сигнал, чтобы вся команда возвращалась на шхуну. Отец никогда не прерывал рыбной ловли в это время. Поворачивай, Гарвей!
Он шли против ветра и приближались уже к шхуне, как вдруг до них донеслись жалобные крики Пенна, находившегося в полумиле от них. Он кружился со своей лодкой на одном месте, как огромный водяной паук. Пенн пробовал сдвинуться с места, но лодка тотчас поворачивала назад, точно притянутая веревкой.
— Надо помочь ему, — сказал Дэн, — а то он останется здесь до второго пришествия!
— Что с ним случилось? — спросил Гарвей. Теперь он жил в особом мирке, в котором многое было ему ново, и он не только не чувствовал себя вправе предписывать законы старшим, как это делал раньше, но постоянно должен был обращаться к ним за разъяснениями. Море было по-прежнему спокойно.
— Опять запутал якорь. Уж этот Пенн, вечно потеряет якорь. Вот за это плавание он уже посеял два якоря в песчаном дне. Отец говорит, что, если он потеряет еще один, он даст ему «келег». Вот почему Пенн в таком отчаянии!
— А что такое «келег»? — спросил Гарвей, смутно представляя себе какую-нибудь ужасную пытку, практикуемую моряками.
— Большой камень вместо якоря. Если на чьей-нибудь лодке увидят камень, все знают, что это значит, и поднимают матроса на смех. Пенн страшно боится этого. Он такой чувствительный! Ну что, Пенн, опять запутался? Брось, милый, свое искусство!
— Не могу сдвинуться с места, — пожаловался Пенн.
— Уж я пробовал и так и сяк — ничего не помогает!
— А это что за гнездо? — спросил Дэн, указывая на связку запасных весел и веревок.
— Это испанский кабестань, — с гордостью отвечал Пенн. — Сальтерс научил меня делать его, но и он не может сдвинуть лодку с места!
Дэн закусил губу, чтобы скрыть улыбку, дернул раз, другой за веревку и вытащил якорь.
— Принимай, Пенн! — засмеялся он. — Не то опять зацепится!
Пенн широко раскрыл свои голубые глазки, удивленно смотрел на якорь и горячо благодарил Дэна.
Когда они отъехали от лодки Пенна так, чтобы их не было слышно, Дэн сказал Гарвею:
— У Пенна шариков не хватает. У него разум помутился. Ты заметил?
— В самом деле или это предположение твоего отца? — спросил Гарвей, налегая на весла. Работа веслами шла у него заметно лучше.
— Отец в этом случае не ошибся. Пенн действительно странный. Я расскажу тебе, как это с ним случилось… Так, так, Гарвей, ты теперь гребешь отлично… — Он был когда-то моравским пастором. Его звали Джэкоб Боллер — это отец мне говорил, — у него была жена и четверо детей, и жили они где-то в Пенсильвании. Раз Пенн забрал их всех и отправился на моравский митинг; на ночь они остановились в Джонстоуне. Ты слышал когда-нибудь, что есть такой город?
Гарвей подумал.
— Слышал, — вспомнил он, — только не помню, по какому поводу. Вот и другое такое имя — Аштабула — почему-то припоминается мне!
— Потому что с обоими связаны воспоминания о страшных событиях. В ночь, когда Пенн и его семья были в гостинице, Джонстоун исчез с лица земли. Плотины прорвало, и город погиб от наводнения. Дома смыло и унесло водою. Я видел картины, на которых было изображено это бедствие — оно было ужасно. Жена и дети утонули на глазах у Пенна прежде, чем он успел опомниться. Вот с этого времени ум его и помутился. Он смутно помнит, что что-то случилось в Джонстоуне, но что — не помнит. Забыл он даже, кто он, чем был раньше. Дядя Сальтерс встретил его в Алетани-Сити. Сальтерс — добрый человек, он взял Пенна к себе и дал ему работу.
— Разве твой дядя Сальтерс фермер?
— Всегда был земледельцем. Ферму свою он продал недавно одному бостонцу, который выстроил на
