Нерон

застолья. Как следует из биографии императора Тита Флавия, написанной Светонием, тот воспитывался при дворе на Палатине и был близким другом Британника. В роковой миг для сына Клавдия Тит находился рядом. Очевидно, движимый любопытством, еще не до конца осознав случившееся, юный Флавий пригубил тот самый напиток, который только что оказался смертельным для Британника. Глоток, к счастью, был сделан маленький и Тит отделался тяжелой и продолжительной болезнью, но жизнь его оказалась вне опасности. Так Рим, потеряв в лице Британника возможного императора, едва не лишился заодно и императора будущего — Тита, которому суждено было стать во главе империи двадцать четыре года спустя.

Не были потрясены и римляне за пределами Палатинского дворца. Многие, правда, увидели в непогоде — шел сильный ливень во время погребения Британника — проявление гнева богов, возмущенных преступлением принцепса. Здесь, скорее, проявилась традиционная впечатлительность римлян, видевших во всех так или иначе примечательных природных явлениях те или иные знамения. О знамениях, предрекавших те или иные события, никогда не забывали и крупнейшие римские историки. На страницах своих книг они наисерьезнейшим образом таковые описывали. Главное здесь иное: большинство римского народа достаточно спокойно восприняло это преступление Нерона. Этому способствовала как память историческая, поскольку все Юлии-Клавдии, начиная с самого Августа, проливали родную кровь, так и память мифологическая — братоубийцей был и божественный основатель Рима. Поклонники мифологии греческой, каковых в Риме было множество (главным среди них был сам Нерон), могли вспомнить и поединок сыновей царя Эдипа — Этеокла и Поллиника, решавший, кому править в Фивах, и убийство родными братьями Атреем (отец Агамемнона, предводителя ахеян под стенами Трои) и Фиестом своего сводного брата Хрисиппа, что совсем уж близко было к Неронову злодеянию. Но главным было другое: неделимость верховной власти для римлян эпохи Империи — дело совершенно очевидное. Когда на власть могут претендовать многие — хорошего от этого не жди. Грядут смуты, перевороты, а значит, будет нанесен ущерб государству. Главная же забота высшей власти в Риме — недопущение какого-либо ущерба государству. «Videant consules ne quid Respublica detrementi capiat!» — «Да смотрят консулы за тем, чтобы государство не потерпело ущерба!»

Этот завет еще республиканской поры вовсе не был забыт в Империи. Только ответственность консулов перешла к принцепсам. Потому укрепление неделимости верховной власти вполне естественно воспринимается как соблюдение интересов государства в целом, предотвращение возможного ущерба. Пусть даже цена этого — пролитие родной крови. Здесь стоит вспомнить обстоятельства прихода Тиберия к власти. Новый принцепс, официальный преемник Августа, держал в тайне его кончину, пока не был убит внук Августа — Агриппа Постум. Агриппа был убит войсковым трибуном, приставленным к нему для охраны, который получил об этом письменный приказ. Светоний, сообщающий обстоятельства происшедшей трагедии, пишет: «Неизвестно было, оставил ли этот приказ умирающий Август, чтобы после его смерти не было повода для смуты, или его от имени Августа продиктовала Ливия с ведома или без ведома Тиберия». То есть совсем даже не важно, кто отдал роковой приказ. Важно, что его исполнение означало устранение повода для гражданской смуты. Верхам Империи это казалось настолько естественным, что, как мы видим, не исключалось предположение, что сам Август мог распорядиться убить родного внука, дабы пасынок мог спокойно править. Соответствующей была и реакция народа — дело было быстро замято и забыто. Отношение римлян к гибели Британника оказалось аналогичным.

Такие настроения римского народа, названные Тацитом снисходительными, замечательно уловил Сенека и блестяще отразил их в тексте особого указа, оставленного им, но изданного, разумеется, от имени цезаря Нерона. Дошел он до нас в изложении Тацита. Начинался указ с объяснения поспешных похорон Британника. Поспешность эта оправдывалась почтением к древним обычаям, установленным предками. Согласно им должно было скрывать от людских глаз похороны безвременно умерших и не затягивать церемонии похвальными речами и пышно отправляемыми обычаями. Далее славный философ устами Нерона объявлял римлянам, что, потеряв в лице Британника не только брата, но и помощника, цезарь «отныне может рассчитывать только на содействие всего государства, и поэтому сенаторам и народу тем более надлежит оказывать всяческую поддержку принцепсу — единственному оставшемуся в живых отпрыску рода, предназначенного для возложения на него высшей власти». [46]

Последнее заявление имело особое значение: никто теперь не имеет никаких законных прав оспаривать высшую власть у Нерона. Всякий иной претендент преступен, ибо Нерон единственный цезарь по праву принадлежности к роду Юлиев-Клавдиев.

Год спустя после гибели Британника Луций Анней Сенека написал специальный трактат «De Clementia» — «О милосердии». В нем философ-наставник не просто говорил о непричастности Нерона к смерти сводного брата, он прямо провозглашал молодого цезаря образцом милосердия. Его правление описывалось как дарующее римлянам полную безопасность, правосудие, стоящее выше всех преступлений. Провозглашалось, что в правлении Нерона присутствуют все элементы «абсолютной свободы, за исключением свободы быть уничтоженным».[47]

Далее Сенека изложил саму концепцию взаимоотношений правителя и народа: «До тех пор этот народ будет свободен от опасности, пока он будет знать, как быть покорным властителям: если когда-нибудь он свергнет правителей или не позволит им восстановить свою власть, если те будут смещены из-за какой-нибудь случайности, тогда это единство, эта ткань могущественнейшей из империй расползется в куски, и с концом покорности придет и конец владычеству города (Рима)».[48] Далее Сенека прямо отождествляет безопасность цезаря и безопасность государства: «Ведь цезарь и государство так давно переплелись, что невозможно разделить их, не уничтожив их вместе, ибо если цезарю нужна сила, государству требуется голова».[49]

Сила цезаря — в государстве, им управляемом, но государство без цезаря — тело без головы, обезглавленный труп. Такого отождествления принцепса и Римской державы до Сенеки не было, да и быть не могло. Английский историк Мириам Гриффин справедливо отметила, что данная идея Сенеки противоречила той идеи власти, которую провозгласил Нерон, тем же Сенекою наученный, перед сенатом: власть исходит от сената римского народа, и принцепс, высшее лицо, власть эту с сенатом и разделяет.[50] Новая трактовка власти принцепса напоминает понимание царской власти в мире эллинистических государств. Греческие трактаты на эту тему были, конечно же, прекрасно знакомы Сенеке. Нерону, явному эллинофилу, такой новый взгляд мудрого наставника мог быть только симпатичен.

Конечно, едва ли во взглядах на государственную власть у Сенеки за пару лет, прошедших со времени провозглашения Нерона принцепсом, произошли столь серьезные изменения. Обучая Нерона провозгласить в сенатской курии почтение к традиционным римским представлениям о природе высшей власти, Сенека старался обеспечить молодому цезарю доверие сената и любовь римлян, без которых правление не могло успешно начаться. Теперь, когда власть Нерона выглядела прочной, а в трагической истории с Британником молодой владыка Рима, что называется, показал зубы, надо было дать истинное теоретическое обоснование властным возможностям принцепса, каковыми они были на деле. Не забывал Сенека и о своей собственной роли при молодом цезаре. В трактате «De Clementia», как справедливо пишет Мириам Гриффин, «он убеждал высшие слои общества признать, что власть цезаря абсолютна и что он хорошо подготовлен и обеспечен хорошими советами».[51] Им, Сенекою, подготовлен и его мудрыми советами обеспечен.

Едва ли трактат Сенеки, отражавший прежде всего действительное положение дел в государстве, реальные возможности и понимание обязанностей высшей власти в Империи, был специально направлен против Агриппины. Но те грозные предупреждения, что содержались в нем в адрес возможных противников принцепса, били и по ней.

Судьба Агриппины

Рок, судьба, неотвратимость предназначенного свыше занимали огромное место в мыслях и представлениях людей античной эпохи. Рок выступал в роли высшей силы, перед его неотвратимостью были бессильны даже сами бессмертные боги. Вспомним, при осаде Трои ряд богов сочувствует вовсе не ахеянам, но троянцам. Среди них сам бог Солнца Аполлон, однажды даже вмешательством своим спасающий троянцев от меча Ахиллеса, — он принял облик молодого воина-троянца и заставил грозного