миллионов сестерциев на чествование брата парфянского царя, унизившего римские легионы? Не забудем, что и клеймо поджигателя, пусть и несправедливое, Нерону так и не удалось смыть. А уж о том, что он матереубийца, никто никогда не забывал. Все это вместе создавало поистине тревожный фон царствованию Нерона, чего он, к несчастью для себя, то ли не хотел, то ли уже не мог замечать.
Положение дел в Риме вообще мало беспокоило Нерона в это время. Визит Тиридата вызвал у него яркую вспышку интереса к Востоку. Должно быть, вручив царскую диадему новому правителю Армении, Нерон всерьез вообразил себя победителем-триумфатором, которому под силу совершать великие деяния в краях, где некогда воевал великий Александр Македонский. Было объявлено, что он готовит поход к Каспийским воротам. Порой историки спорят, по какому именно пути через Кавказские горы должны были пройти легионы под водительством цезаря Нерона. Думается, такие споры излишни. И те, кто обитал близ знаменитых Железных ворот у современного Дербента, и те, кто проживал в глубокой теснине Дарьяла, могли быть совершенно спокойны. Никакое незваное войско в гости к ним не собиралось. Сей грандиозный проект скорее должно считать очередной игрой Нерона. После героев греческих трагедий ему захотелось почувствовать себя великим воителем. Образ такового долго искать не приходилось — кто может быть достойнее Александра Великого! Интереснее всего то, что Нерон не обратился к римским героям, казалось бы, Рим, чья история, состоящая из непрерывных войн, полная великих деяний и славных побед, превративших Римскую державу во владычицу мира, являл более чем достаточное число примеров для подражания. Но Нерону ближе был идеал эллинистический. Не случайно он даже набрал для этого похода в Италии новый легион из молодых людей шести футов роста (более 180 см), который получил странное для римского войска наименование «Фаланга Александра Великого».[282] Имя македонского царя в Риме уважали и почитали, но слово «фаланга» могло вызвать у испытанных римских воинов только ироническую улыбку. Это был безнадежно устаревший способ боевого построения. В войнах с царями Македонии римские легионы без особых хлопот громили македонские фаланги, умело используя неспособность этого тяжеловесного малоповоротливого строя передвигаться по пересеченной местности. Обозвать римский легион фалангой, пусть и великого Александра, было делом не самым остроумным. В строю такой легион из молодых парней одного роста должен был выглядеть весьма привлекательно, но это совсем не обещало высоких боевых качеств. Во всяком случае, никаких военно- исторических последствий создание этого легиона-фаланги не имело. Когда к Нерону пришла беда в виде военных мятежей и нужны были надежные войска, никакого проку от новоявленных наследников воинов непобедимого царя не было. Наверное, их достоинства одинаковым ростом и исчерпывались.
Учитывая, что в эти годы римляне не сумели удержать под своим военным контролем даже Армению, а главной задачей войск в Сирии была защита границы по Евфрату, не говоря уже о мятежной Иудее, где до прибытия Веспасиана римляне терпели чувствительные неудачи, воспринимать всерьез подготовку Нероном похода к берегам Каспия и перевалам Кавказа не приходится. Это было очередное театральное действо, только сочиненное и срежиссированное самим Нероном. Он упоенно изображал Александра Великого во главе его бессмертной фаланги, как на сцене играл роли Эдипа, Ореста, Геркулеса. Игра, очевидно, не была слишком продолжительной, и, вдоволь налюбовавшись своими шестифутовыми новобранцами, он ею пресытился. На Восток фаланга двинулась, но ушла недалеко.
Куда более серьезными оказались его планы посещения Греции. Эта поездка действительно состоялась и прошла чрезвычайно интересно и пышно. Вне всякого сомнения, поездка в Элладу была давней мечтой Нерона. Его поклонение греческой культуре было искренним и глубоким. Эллинские традиции и идеалы оказались принцепсу Римской империи много ближе римских. В отеческих нравах и обычаях ему претили гладиаторские бои — зрелище грубое, кровавое, недостойное утонченной натуры. Пристрастие римлян к уличным фарсам бродячих мимов, предпочтение вульгарных комедий высоким трагедиям греческого театра также было малосимпатично Нерону. В Риме приходилось сгонять публику, чтобы она могла насладиться божественным пением цезаря, надо было еще и учить ее по-настоящему аплодировать. Дабы приучить этих людей к восприятию настоящего высокого искусства, запрещалось кому-либо покидать театр во время выступления Нерона. А собственно, какому артисту придется по душе хождение зрителей по театру, когда он поет или играет свою роль на сцене? Возможно, охрана довела вполне здравый запрет Нерона на передвижения публики по театру во время его пения до крайности, не давая никому выходить даже по необходимости. Это обстоятельство, наверное, и породило знаменитые анекдоты о том, что
Потому и предпочитал Нерон Неаполь Риму. Любопытно, не следует ли Нерона считать зачинателем превращения Неаполя в певческую столицу Италии, каковой он является и сегодня! Но хотя Неаполь и главный город местности, самими эллинами прозванной в эпоху колонизации ими италийского побережья Великой Грецией, но все же это не сама великая Эллада. Нерон был обязан увидеть мир обожаемой им Греции воочию. До сих пор он только прикасался к творениям этого мира. Среди них были любимые им скульптуры, с одной из которых он никогда не расставался. Это была статуя амазонки из Коринфа. За исключительную красоту ног она была прозвана Эвкнемос, что по-гречески значит Прекрасноногая.[284] Такое прозвание статуи не должно удивлять. Знаменито же изображение Афродиты Калипигийской, что в переводе значит Прекраснозадая. Одной из любимейших греческих скульптур Нерона в детстве была статуя Александра Македонского работы великого Лисиппа. Здесь, правда, Нерону изменил вкус и он велел покрыть творение Лисиппа золотом. От позолоты немедленно пропало все очарование искусства, и золотое покрытие было удалено.[285] Правда, любовь Нерона к великим творениям эллинских скульпторов приняла характер, для самой Эллады премного огорчительный. Когда был выстроен Золотой дворец, то его залы были украшены самыми знаменитыми произведениями греческой скульптуры, свезенными в Рим по повелению Нерона.[286] Павсаний исчисляет вывезенные Нероном статуи работы великих мастеров сотнями.[287]
Первоначально Нерон хотел начать свое знакомство с миром эллинизма с посещения Александрии — города великого Александра. Здесь хранилась гробница непобедимого царя, здесь бывали и участвовали в великих событиях истории предки Нерона — Гай Юлий Цезарь, Марк Антоний, Октавиан. А как мог поэт и ценитель прекраснейшего александрийского стиха не побывать там, где он родился на свет во славу эллинской поэзии! Наконец, александрийцы лучше всех умели аплодировать, чему так трудно было обучить бестолковое римское простонародье, не понимающее в простоте своей, что хлопать в ладоши так, чтобы достойно вознаградить божественный голос и актерское дарование цезаря, это тоже искусство! Кстати, язвительный философ Дион Хрисостом не зря заметил, что Нерон хотел преуспеть лишь в тех искусствах, которые приносят аплодисменты.[288]
Но побывать в великом городе Нерону не довелось. Помешали нелепый случай и глубокое суеверие молодого императора. Уже в самый день отъезда, когда он обходил храмы, в святилище Весты край его одежды за что-то зацепился. Перепугавшись, что подол платья удерживает сама гневающаяся на него богиня — а из-за темной истории с весталкой Рубрией Нерон не мог не ощущать себя провинившимся перед Вестой, — он, что называется, света белого не взвидел.[289] Отважиться после такого зловещего, как показалось Нерону, предзнаменования на дальнюю поездку в Египет было для него невозможным. Поездка же в Элладу состоялась.
Непосредственным толчком к решению Нерона непременно посетить Грецию стало чрезвычайно лестное для цезаря-музыканта решение греческих городов, известных проведением музыкальных состязаний. Они постановили прислать ему венки, которыми награждались кифареды-победители. Конечно же, это была великая радость для Нерона. Он любезно принял послов и пригласил их к себе на дружеский обед. Дабы все ощутили важность и торжественность момента, прием был внеочередным — любые дела могут подождать, пока принцепс встречается с теми, кто сумел по достоинству оценить его дар великого музыканта-кифареда. Во время обеда посланцы греческих городов, тонко оценив ситуацию, стали просить Нерона спеть. Разумеется, он не мог ни им, ни себе отказать в таком удовольствии. Пение Нерона было вознаграждено шумными аплодисментами — наверняка послы заранее разучили любимый цезарем ритм аплодисментов, хорошо все отрепетировали и теперь доставили обожаемому властителю истинную радость. Восхищенный Нерон немедленно объявил во всеуслышание, что только греки умеют его слушать и только они достойны его стараний. Римские угодники, лицемерно хвалившие музыкальные и певческие дарования
