срок принимают большие пацаны, о существовании которых все знают, но которых никто в глаза не видел. Они не любят, когда их пытаются объе…ать. Их воля, — едва слышно произнес шеф, — выполняет в нашем мире функцию судьбы».
«А как же Промысел Божий?» — поинтересовался Вергильев.
«Господь, — вдруг размашисто и истово перекрестился шеф, — всегда оставляет человеку выбор и шанс. Человек сам решает, что ему делать».
«И кто виноват», — добавил Вергильев.
«И кому это выгодно?» — весело продолжил шеф.
«Так что делать с прессой?» — поинтересовался Вергильев.
Снегопад прекратился. Все за окном казалось чистым и белым, как программы идущих на выборы партий.
«А ты не понял?» — искренне огорчился, точнее, изобразил на покрасневшем лице огорчение шеф.
«Нет», — изобразил на лице стремление понять Вергильев.
«Везде и всюду изображать меня врагом цензуры, защитником свободы печати, приверженцем новых информационных технологий и… — выдержал паузу шеф, — ярым сторонником президента и правящей партии. Я готов умереть за общечеловеческие ценности, демократию и реформы! Подготовь тезисы, организуй встречу с журналистами, пострадавшими за правду, договорись с телевидением о моем участии в ток-шоу на эти темы. В любом формате», — с отвращением произнес, вставая из-за стола, шеф.
От этих необязательных, но каких-то живых, как будто все было вчера, воспоминаний Вергильева отвлек звонок домашнего телефона. Вергильев посмотрел на календарь.
Суббота.
В выходные дни (с тех пор как он уволился с работы) его одиночество было абсолютным и всеобъемлющим, как черный космический вакуум. В будние дни его иногда беспокоили по домашнему телефону механические женские голоса, напоминавшие то о задолженности перед телефонным узлом, то требующие отчета по долговому единому платежному документу, который он в глаза не видел. Неужели и в субботу работают, снял трубку Вергильев.
— Антонин? Наконец-то! Еле нашел тебя, — услышал он из трубки голос Льва Ивановича — помощника шефа.
— Чем обязан, Лев Иванович? — Вергильев старался говорить сдержанно, но это плохо удавалось. Внутри как будто тикали часы, отсчитывая мгновения до взрыва, шипел, стремительно сгорая, бикфордов шнур. — Я же сдал служебный мобильный, сейчас у меня новый, как вы нашли мой домашний?
— Запиши телефон, — продиктовал Лев Иванович. — Это контора, занимающаяся то ли фонтанами, то ли канализацией, одним словом, что-то связанное с водой. Шеф просил тебя помочь им с прессой. Ну, чтобы про них где-то написали, гавкнули по радио. Он сказал, что тебе там все объяснят.
— Да? Он не сказал, зачем мне это надо?
— Антонин, мое дело маленькое. Меня попросили — я передаю. Разбирайся сам. Да, он еще просил тебя подумать над… даже не знаю, как сказать… В общем, над какой-то хренью, пришедшей ему на блог. Ты же занимался его блогом?
— Много кто им занимался, — уклончиво ответил Вергильев.
— Да мне, собственно, по х… — недовольно продолжил Лев Иванович. Похоже, его раздражало и то, что шеф использовал его в качестве телефонного курьера, и то, что он не понимал смысла поручения. — Слушай, или записывай… Взял ручку? Диктую:
— Бред, — вздохнул Лев Иванович. — Этот, что ли, как его… Нострадамус?
— Не думаю, — ответил Вергильев. — Когда он жил, России не было. Было Великое княжество Московское с бородатыми боярами и стрельцами в кафтанах.
— Сам-то бороду на вольных хлебах не отпустил? — вдруг поинтересовался Лев Иванович.
— Пока воздерживаюсь, — удивился проницательности бывшего коллеги Вергильев. Он действительно думал отпустить бороду и какое-то время не брился. Но борода получилась не славянская, а какая-то степная, кочевническая. Вергильев сбрил ее после того, как у него в течение дня три раза проверили документы, а один — самый образованный — полицейский прямо так и поинтересовался: — Давно прискакал к нам, «чингизид»?
— Ладно, Антоша, не скучай! — повесил трубку Лев Иванович.
Интересно, подумал Вергильев, загадочная водяная контора работает в субботу?
5
Еще в институте Егоров пришел к мысли, что врачи-психиатры рано или поздно разделяют судьбу своих пациентов, становятся сумасшедшими. Ими же становятся и те, кто берется разбираться в психологии масс, то есть философы, социологи и политологи.
Недавно Егоров прочитал в солидной газете статью, где видный политолог доказывал, что любой командный спорт, к примеру, футбол толпа воспринимает, как… половой акт. Начало игры — это прелюдия. Натиск на ворота соперника — внедрение члена во влагалище, преимущество в центре поля — доминирование при выборе позиций. И, наконец, забитый гол — оргазм. При этом образ любимой команды бисексуально раздваивается в сознании фанатов. С одной стороны — в случае проигрыша — любимая команда как бы олицетворяет мужчину, который не довел дело до конца. С другой — опять же в случае проигрыша — женщину, не позволившую мужчине (коллективному фанату) получить удовольствие. Фанаты испытывают ощущение незавершенного полового акта, причем одновременно в мужском и женском варианте, что противоестественно для человеческой психики. Они не могут найти выход из этого сложного психологического состояния, а потому хулиганят на стадионах, громят после матчей пивные и магазины, зажигают огни (файеры) и успокаиваются только в воде (когда полиция разгоняет их водометами).
Но тогда, в изумлении отложил газету Егоров, политика — квинтэссенция полового акта. Лидер — вождь — это член, а народ — расслабленная увлажненная вагина.
Сталин был непревзойденным политическим «сексмастером», неутомимым самцом, имевшим народ (самку) без устали и по всякому. Ошалевший народ до сих пор фантомно любил Сталина. Та же часть народа, которая его не любила, вела себя истерично, как брошенная любовница, бесконечно предъявляя к оплате давно истлевшие счета.
Солженицын, например, напирал на интеллектуальную несостоятельность Сталина, на низменную примитивность его натуры. Но созданный им художественный образ «Йос Сарионыча» противоречил масштабу деяний Сталина, а потому так и не вышел за рамки «временно востребованного» под «развенчание культа».
Масштаб сталинских деяний можно было уподобить гранитной плите, а критиков — жукам, копошащимся под ней. Образ Сталина менялся во времени, но неизменно оказывался сильнее возводимой на него хулы. Причина величия Сталина, по мнению Егорова, заключалась в том, что он щедро тратил «расходный» — человеческий — материал на изготовление «долгоиграющих» конструкций. Построенные при Сталине заводы, фабрики, железные дороги, гидроэлектростанции, ядерные и ракетные производства оказались долговечнее ГУЛАГа. Новые поколения знали, при ком это все было создано, но уже забыли, точнее, не интересовались, какой ценой. Сталин, по их представлениям, правил страной, опираясь на
