Свободы-матушки доставало на всех.
Антон подумал: как бы там ни было, растительный Бруно пьет спирт на солеразработках; неравнодушный к собственной участи, почитывающий книжечки Антон стоит на дереве одной ногой в могиле.
И каждый из них свободен ровно настолько, насколько хочет. В этом заключались одновременно величие и изъян мира. Антон подумал, что, вероятно, мир можно насильственно улучшить, сделать же более справедливым — нет. Он ощутил привычную гордость за свою страну, всегда готовую отнять у него жизнь, но никогда — свободу.
Он попытался представить себе, как выглядела неведомая лягушка. Когда-то лягушки жили на болотах. Но с тех пор как на Земле не осталось неотравленных болот, в них обитали исключительно змеи — радиоактивно-электрические, светящиеся в темноте. Недавно среди ночи Антон забрался на холм перед болотом, посмотрел вниз. В ядовитом кристаллическом пару мерцали, перемещались, сплетались и расплетались зеленые, красные, золотистые, длинные и короткие светящиеся линии, кольца, зигзаги. Болотные змеи днем спали и только ночью выползали из нор и ям, треща электрическими разрядами.
Когда Антон учился в школе, кто-то притащил в спальню змею. Хотели сразу разрубить, облить керосином и сжечь, но понравилось исходящее от нее золотистое мерцание. Всю ночь змея освещала ровным светом темный угол. На следующую ночь свет стал слабее. Змее поставили воду и кашу, но она не притронулась, видать, питалась иной пищей, быть может, маленькими змейками. Она продержалась в темном загороженном углу неделю, потом сдохла, предсмертно вспыхнув, как перегоревшая лампочка. Три дня мертвую змею тыкали пальцами, она отзывалась довольно сильными ударами тока. Шкура ее оказалась грубее и жестче самой суровой наждачной бумаги. Когда электричество в ней иссякло, змею выкинули.
Антон так пристально всматривался в обе ведущие к красной проволоке тропинки, что на них стали мерещиться люди. Они продвигались подлыми перебежками, были отменно вооружены, все, как один, смотрели на сосну, в ветвях которой укрылся Антон. Похоже, они спорили: убить его сразу или взять живым? Антон сбился, считая их. Людей было больше, чем у него патронов. Похоже, его атаковала целая армия.
Тут кто-то отчетливо выругался под деревом. Антон увидел Золу, пытавшуюся отодвинуть притонувший во мху валун. Расставив ноги, упершись руками в валун, она стояла, как тогда у дерева. Только не было на сей раз сзади гнусного Омара, торопливо расстегивающего ширинку. У Антона закружилась голова — так стройна и прекрасна была Зола. Отчего же он ее не заметил?
Антон не заметил ее потому, что она пришла не по тропинке, а как он сам — со стороны обнесенной красной проволокой запретной зоны. Антон и прежде видел там примятую траву, но думал, что это звери. А это, оказывается, добрые люди срезали путь, плевать хотели на мнимую радиацию.
Зола наконец с урчанием отвалила камень, извлекла сумку. Если она ее сразу откроет, придется прыгать. Если сначала снимет городскую одежду, у Антона есть минутка в запасе.
Зола была в опрятном шерстяном платье, в черном пиджаке. Так одевались женщины, работающие в коммерческих конторах или в правительственных учреждениях. Она сняла пиджак, аккуратно свернула его, положила на мох. Завела руки за голову, стянула резинку с волос. Золотистые крашеные волосы рассыпались по плечам. Выгнув стан, Зола расстегнула пуговицы на платье, выскользнула из него, как змея из разорванного мешка. Теперь она была такой, какой ее хотел видеть Антон — в одних трусах, — длинная, гибкая, серокожая, с небольшими, однако явственно различимыми с дерева грудями. Пока Зола укладывала на земле платье, Антон пустился в опасный путь по качающейся ветке и теперь балансировал, изготавливаясь к прыжку, над самой крашеной головой Золы. Он удерживал равновесие из последних сил, вцепившись пальцами в какой-то подозрительно тонкий сучок. Порыв ветра, подумал Антон, и я, как осенний лист, лечу вниз.
Зола поставила неправдоподобно длинную ногу на камень, отлепила от бедра прикрепленный с помощью двух кусочков клейкой ленты стилет. Повертела задумчиво в руках, затем вдруг с дикой яростью почти без размаха всадила в ствол.
Антон вспомнил, как называется ароматическая жидкость, которую любят женщины, — духи. За время жизни на чистом воздухе у него необыкновенно обострилось обоняние. Он определил, что сегодня от Золы определенно пахнет другими духами.
Антон достал из кармана пистолет, снял с предохранителя. Чтобы приземлиться в намеченном месте — в непосредственной близости от Золы, — предстояло сделать несколько воздушных шагов по тонкой гнущейся ветке, ни за что не держась. Антон играючи сделал эти несколько шагов, пружинисто оттолкнулся от ветки. В это самое время Зола вдруг отступила в сторону, взялась руками за трусы. Антон понял, что свалится ей на голову, сломает шею. Ему пришлось уже на лету еще раз оттолкнуться от ветки ногой.
Это разрушило, уничтожило прыжок.
Антон больно, с хрустом ударился о землю ногами и почему-то локтем руки, в которой был зажат пистолет. Пистолет отлетел далеко в сторону. Антон вскочил, чтобы бежать за ним, но тут же упал на землю. Была сломана, в лучшем случае вывихнута стопа.
Зола, чиркнув в воздухе, как ножницами, серыми ногами, отскочила в сторону, моментально завладела пистолетом. В следующую секунду она стояла, расставив ноги, вжавшись спиной в ствол, твердо целилась Антону в лоб из им же вычищенного пистолета. Руки у Золы не дрожали, взгляд был безжалостен, как у змеи. Антон подумал, что целить ей надо ниже. Скорее всего, она промахнется. Но куда он денется со своей сломанной — вывихнутой? — стопой?
Антон посмотрел на застывшую в боевой позе Золу и… рассмеялся. Кретин, он помешал бедной девчонке справить малую нужду! Зола собиралась влепить ему пулю в лоб. Сквозь трусы по длинной пепельной ноге бежал ручеек, но она не замечала.
— Извини, я не хотел, — покачал головой Антон.
Зола озадаченно посмотрела на него, провела рукой по трусам.
— Бери ниже, — посоветовал Антон, — пистолет дрянь, еле пристрелял. Где хранишь патроны, в земле?
— Ниже, выше, какая разница? — сказала Зола. — Я не промахиваюсь с такого расстояния.
Антон зафиксировал на ее лице то особенное выражение убийцы, выбирающего на теле жертвы место для пули. Одним нравится, как пуля с треском входит в лоб. Другим, как расплывается на груди красное пятно. Третьим — как из простреленного горла взлетает тонкая, как плеть, струя крови. Антону стало весело. Какие были планы! И все сейчас отходило в ничто, в небытие. Из-за чего? Из-за того, что он не захотел ломать спину девчонке, присевшей справить малую нужду. Антон прямо-таки трясся от нервного смеха.
— Заткнись! Я не люблю, когда надо мной смеются, — Зола вырвала из ствола стилет. Теперь в одной руке у нее был пистолет. В другой — стилет. И мокрые трусы, отметил про себя Антон.
Новый приступ смеха.
— Я не над тобой, — с трудом выговорил он. — Над собой. Не захотел тебя калечить. Слава малой нужде! Ты в порядке. Зато я покалечился.
У Антона возникло ощущение, что он переместился в иную жизнь — короткую и легкую, как прыжок с сосны, когда в ушах свистит ветер. Ему захотелось прожить ее весело, со свистом.
— Я стоял вон на той ветке у тебя над головой, — сказал он, заметив на почерневшем от мыслительной работы лице Золы недоверие. — Прикинь сама: куда я должен был прыгать, чтобы не сломать тебе спину?
Зола быстро подняла голову, но тут же опустила. Она была опытным бойцом. Который, впрочем, почему-то не чистил оружие, хранил в сырости патроны. Антон подумал, что лицо ее почернело не от мыслительной работы, это неверно. Лицо ее просто сделалось таким, каким бывает пепел на папиросе, когда под ним тлеет сухой табак. Серо-красный, как бы дышащий. Это была не мыслительная работа — это была ненависть.
— Делай что хочешь, — поморщился от боли Антон. — У меня сломана нога, я не могу пошевелиться.
Не сводя с него глаз, Зола подтянула к себе сумку. Открыла. Безнадежный угол поворота Антоновой стопы относительно голени, видимо, успокоил ее. Она положила пистолет на траву.
— Где одежда? — спросила Зола, вытряхнув из сумки ветки. Она как будто не замечала собственной
