царя, был боярин Петр Федорович Басманов. Его гусарский костюм сразу должен был расположить гостей к ближайшему слуге царя. Дальше через реку Москву был наведен «диковинный мост», сделанный «изобретательно, без опор, только на одних канатах». Дальнейшая дорога в Кремль пролегала сквозь строй «всадников, довольно прилично одетых», стоявших в два ряда. Среди них встречались и «товарищи» из роты пана Матвея Домарацкого, которые давно служили царю. Да и сам царь Дмитрий Иванович, как оказалось, тайно был среди них.
В день приезда сандомирскому воеводе сначала дали отдохнуть и в знак расположения и приязни прислали богатые кушанья и напитки с царского стола. Еще один из близких к царю людей, князь Иван Хворостинин, приезжал «навестить пана воеводу и изъявить радость по случаю его приезда в государства его московские» [102].
5 мая 1606 года царица Марина Мнишек достигла Вязем и остановилась там на несколько дней. Это было символично, потому что селение Вяземы (ныне Большие Вяземы) было подмосковной резиденцией «правителя» Бориса Годунова, устроившего там свой дворец. В нем-то и должна была ожидать известий из Москвы Марина Мнишек, пока ее отец и брат окончательно обговаривали все церемониальные детали. Воевода Юрий Мнишек тем временем наслаждался великолепным царским приемом, достойным посла иностранной державы. Его торжественно проводили в Кремль, в царских палатах сандомирского воеводу встречал царь Дмитрий Иванович, сидевший «на троне в одеянии, украшенном жемчугом и драгоценными камнями, в высокой короне, со скипетром в правой руке». При этом присутствовали патриарх и весь Освященный собор, вся Боярская дума и все знатные дворяне. Воевода был допущен к царской руке и говорил речь. Его слова так растрогали царя Дмитрия Ивановича, что он, по словам одного шляхтича, присутствовавшего в воеводской свите, «плакал, как бобр» (эквивалент русского выражения – «лить слезы ручьем»). Самозваный царь не случайно дал волю своим чувствам. Сбывалась его мечта о женитьбе на польской шляхтенке. Сам факт торжественного кремлевского приема, когда воевода Юрий Мнишек целовал царскую руку и подходил под благословение московского патриарха, снимал многие подозрения и заставлял недоброжелателей спрятать свое недовольство. Но, как очень скоро окажется, ненадолго.
С этого времени царь Дмитрий Иванович погружается в какое-то экстатическое состояние веселья и свободы, причина которого очевидна – его подлинные чувства к Марине Мнишек. Он внимателен к своим гостям и изобретателен в развлечениях. Пиры, один богаче другого, сменяются представлениями и музыкой. Вот царь «угощает» гостей неизвестным им экзотическим «блюдом», принимая лапландцев, очень кстати прибывших на оленях со своими северными дарами. Вот гости наблюдают за раздачей «маслин» царским стольникам (не спутаны ли здесь маслины со сливами?). Все вместе слушают музыкантов, привезенных уже ставшим любимым шурином царя саноцким старостой Станиславом Мнишком. Станислав Мнишек и князь Константин Вишневецкий устраивают шуточные танцы перед царем. В конце вечера музыкантов щедро награждают, раздарив две тысячи злотых. Царь Дмитрий Иванович тоже много шутит, переодевается то в гусарское платье, то в московское. Гусарский костюм, как известно, он полюбил еще в Речи Посполитой, зато теперь в Москве царь имел возможность поразить всех роскошью своего парчового жупана и бархатной делии (плаща, подбитого мехом), «унизанной жемчугом и всякими украшениями». Как только веселые застолья стали приедаться (а во время одного из них воевода Юрий Мнишек даже почувствовал недомогание), решили поехать на охоту. И опять героем дня был царь, на глазах у своего тестя собственноручно убивший медведя. Точное описание этой охоты тоже сохранилось: «Там среди других зверей выпустили также медведя, которого, когда никто не смел первым с ним биться, сам царь, бросившись, убил с одного удара рогатиной, так что даже рукоятка сломалась. И саблею отсек ему голову. “Москва” радостно закричала, увидев это. Все обедали там же в шатрах» [103].
За всем этим непреходящим весельем могло даже показаться, что царь забыл о своей главной цели – приготовлениях к свадьбе с Мариной Мнишек. Но это, конечно, было не так. Даже проводя все дни в пирах, он несколько раз успел съездить к своей «матери» в кремлевский Вознесенский монастырь. Именно там должна была остановиться царица Марина по приезде в Москву. Инокине Марфе Нагой предстояло приготовить свою «дочь» к совершению таинства брака и научить ее обычаям царицыного двора. В Вяземы отсылались подарки – «8 очень богатых ожерелий, а также 8 кусков лучшей парчи». Туда же пригнали целый табун ногайских лошадей – бахматов, розданных Мариной Мнишек своим дворянам и слугам. Наконец, даже шатры, в которых царь пировал с воеводой Юрием Мнишком, отдыхая от охотничьих утех, остались на том же месте, потому что они потом пригодились царице, ночевавшей в них после выезда из Вязем. По слухам, записанным Станиславом Немоевским, царь Дмитрий Иванович лично приезжал «ночью, incognito», приветствовать свою царицу.
12 мая (2 мая по юлианскому календарю, принятому в Московском государстве) столица, подготовленная визитом сандомирского воеводы, встречала его дочь Марину Мнишек. Все было продумано до мельчайших деталей. Челядь с возами, которые могли бы испортить своим видом торжественность процессии, отправили вперед в Москву. Все готовились к приезду будущей царицы, а между тем буквально на час ее опередили послы короля Сигизмунда III Николай Олесницкий и Александр Госевский [104]. Не их ли дожидались все это время, чтобы добиться желанного тождества двух церемоний – в Кракове, где участвовал посол Афанасий Власьев, и Москве, где Речь Посполитую должны были представлять приехавшие послы? Но в тот день никакой рядовой посольский поезд не мог затмить невиданного зрелища приезда царской невесты из иноземных краев. Сам царь, как и за несколько дней до этого при встрече сандомирского воеводы, не утерпел и тайно, окруженный только десятком всадников, «подъехал к дороге, чтобы навести порядок». Царь Дмитрий Иванович следил за всеми деталями с установкой шатров, где Марину Мнишек должны были встретить от его имени, за построением гусар, алебардщиков и стрельцов. Он послал своей невесте новую карету и 12 лошадей «в яблоках». Это произвело неизгладимое впечатление на всех встречавших. Позднее глава иноземной охраны капитан Жак Маржерет вспоминал торжественный въезд Марины Мнишек в столицу в карете, запряженной ногайскими лошадьми («белые с черными пятнами, как тигры или леопарды, которые были так похожи, что нельзя было бы отличить одну от другой» [105] ).
Марина давно готовила себя к этому дню и встрече со своим нареченным супругом. Ранним утром она призвала к себе отца Каспара Савицкого и первый раз исповедалась у него и причастилась. Душа ее была чиста и открыта, она покорно вручала себя судьбе и готовилась к грядущим испытаниям. Для нее было бы в тот момент большим подспорьем прочитать адресованные ей слова из письма папы Павла V, написанного 10 апреля 1606 года. Однако вряд ли папское послание успели доставить Марине Мнишек, пока она находилась на пути в Москву. Между тем папа Павел V писал именно о том, что было ей всего нужнее, – где искать силы, приехав в чужую страну к своему мужу. Обращаясь к «возлюбленной во Христе дочери Марине, великой княгине московской», папа писал: «Неоднократно мы будем впредь изъявлять твоей светлости чувства отцовской нашей любви; тебя, подобно новому растению, посаженному в вертограде Господнем, будем орошать честными благословениями, чтобы, принося ежегодно счастливый плод, ты множилась подобно виноградной лозе, осеняющей дом твой. Благословенная Господом дочь моя, да будут благословенны все сыны твои, от которых мы ожидаем, что они будут такими, какими их хочет видеть церковь и какими она вправе ожидать их от набожности родителей, то есть всегда готовыми к распространению веры христианской». Вместе с письмом к Марине Мнишек был послан отец-иезуит Андрей Лавицкий с папским благословением и другими наставлениями об «укреплении в христианской набожности» [106].
Отец Каспар Савицкий не простирался мыслью так далеко, напутствуя Марину Мнишек. Но он также просил ее влиять на царя, чтобы тот исполнил обещания, данные в Речи Посполитой. Он и сам был готов помогать в этом своей новой духовной дочери, если царица в будущем даст ему возможность бывать у нее во дворце.
Так, ободренная духовно, Марина Мнишек двинулась навстречу своей судьбе. По церемониалу ей предстояло сначала подъехать в своей карете к шатрам, приготовленным «у реки Москвы, под самым городом». У шатров Марину Мнишек встречал Государев двор: «Когда сошла царица к шатрам, там ее встретили от имени царя и обратились с благодарственными речами, принимая ее в свой столичный город и также радуясь ее счастливому, в добром здравии приезду. Там же, выехав стройно и празднично, воеводы, князья, думные бояре и весь царский двор встретили царицу с обычными для своего народа
