императоров Священной Римской империи, диктовало детям сенатора Речи Посполитой необходимость посвятить себя высокой миссии.
О Марине в первые годы ее жизни мало что можно сказать, кроме самых общих сведений о том, что она умела читать и писать и в целом была вполне образованной и подготовленной к светской жизни по меркам Речи Посполитой. Характер ее воспитания определялся монахами-бернардинцами, духовную связь с которыми она сохраняла даже во время своего несчастливого путешествия в Московское государство. Скорее всего, воспитателем и учителем Марины Мнишек и других дочерей сандомирского воеводы был один из монахов, и именно в самборском монастыре бернардинцев она была у первого причастия (наиболее важное событие в жизни каждого ребенка, воспитанного в католичестве). Старшая сестра Марины Мнишек стала монахиней кармелитского монастыря, и это тоже много говорит об атмосфере благочестия, в которой были воспитаны дочери сандомирского воеводы.
Конечно, не каждая из сестер готова была уйти в монахини. Достаточно вспомнить яркий брак Урсулы Мнишек, вышедшей замуж за князя Константина Вишневецкого. Своих девочек воевода Юрий Мнишек готовил к светским балам, стремился баловать, но в то же время хотел уберечь до поры от влияний внешнего мира, цену которому он хорошо знал.
Но недаром говорят о том, куда может привести дорога, выложенная благими намерениями… Если бы к документам Смутного времени, как русским, так и польским, составить индекс упоминаний исторических лиц, то не приходится сомневаться, что имя сандомирского воеводы Юрия Мнишка будет встречаться в нем особенно часто. И виной всему история царевича Дмитрия Ивановича и Марины Мнишек, которая никогда бы не состоялась без участия этого вельможи. Совершенно неожиданно щедрый благотворитель и защитник веры оказывается одновременно не брезгующим никакими моральными преградами честолюбцем и сребролюбцем. Как такое могло произойти и почему все эти отрицательные качества были перенесены впоследствии на совершенно непричастную к махинациям отца Марину Мнишек?
В отличие от других родов Речи Посполитой род Мнишков был выезжим и позднее других вошел в состав польской знати. Предки Марины Мнишек происходили из Великих Кончиц в Чехии и служили германскому императору. С XV века род осел в Моравии. Дед Марины, Николай из Великих Кончиц (около 1484-1553), принадлежал к староморавскому роду и бежал в Польшу, опасаясь гнева императора Фердинанда. (Позднее возникла весьма лестная для Мнишков легенда об их происхождении от императора Карла Великого.) В 1520-1530-х годах Николай Мнишек из Великих Кончиц занимал должность маршалка двора коронного канцлера, а потом сделал карьеру при дворе короля Сигизмунда-Августа. В 1530 году Николай Мнишек стал королевским дворянином, в 1537-м – подкоморием короля Сигизмунда-Августа, а в 1543 году – буркграфом Краковского замка. От брака с Барбарой Каменецкой он имел пятерых детей, которые своими браками укрепили положение Мнишков среди знатных польских родов. Позднее, когда в 1606 году свадебный поезд Марины Мнишек отправится в Московское государство, в нем, помимо отца Марины Юрия, окажутся и другой сын Николая Мнишка и Барбары Каменецкой, ее дядя красноставский староста Ян Мнишек (около 1541-1612), а также новые польские родственники Мнишков – Тарло и Стадницкие.
Но еще раньше два брата Мнишков, Юрий (отец Марины) и Николай (около 1550-1597), успели «прославиться» в темной истории, положившей, по слухам, начало богатству и влиянию этого поколения рода Мнишков. Они были обвинены в сводничестве, поставке любовниц, знахарок и чародеев самому королю Сигизмунду-Августу. Особенно гремело имя молодых братьев Мнишков в авантюрной истории с похищением Барбары Гизанки из варшавского монастыря бернардинок. Доставленная ими красавица не только стала любовницей короля и родила ему дочь, но и вполне могла превратиться в новую польскую королеву. То, что король попал в зависимость от братьев Мнишков в таком деликатном деле, не укрылось от глаз шляхты. После внезапной смерти короля Сигизмунда-Августа братьев на сейме 1573 года обвинили в действиях, приведших чуть ли не к гибели короля, а также в том, что они ограбили казну и вывезли ценности из одного из королевских замков. Но до официального предъявления обвинений и начала судебного расследования дело все же не дошло. Сказанное в пылу полемики так и осталось недоказуемым. Во всяком случае, братьям удалось оправдаться, хотя расплата в виде удаления из Кракова от нового королевского двора все-таки последовала. Шлейф этой истории потом долго тянулся за Мнишками. Для современников Марины, помнивших историю с Барбарой Гизанкой, судьба дочери сандомирского воеводы, отправленной отцом по сути в наложницы самозваного царя Московии, была поучительной и могла считаться карой за прежние грехи. В свою очередь семья Мнишков, как в начале XVII века, так и сто лет спустя, много трудилась над тем, чтобы обелить действия воеводы Юрия Мнишка в истории с царевичем и Мариной.
Скорее всего, судьба Марины Мнишек сложилась бы обычно, окончившись более или менее удачным замужеством, приумножившим родовые связи и богатства семьи Мнишков. Но соблазн брака с будущим московским царем оказался столь велик, что все участники драмы закрыли глаза на странные обстоятельства появления царевича Дмитрия Ивановича из небытия.
Первым в череде тех влиятельных лиц в Речи Посполитой, кто активно способствовал распространению легенды о чудесно спасшемся царевиче, был князь Адам Вишневецкий [21]. Его весьма заинтересовали речи беглого хлопчика из Московии, который «открыл» ему свое царское происхождение. А ведь уже случалось, что за эти намеки будущему московскому царю смеялись в глаза и выталкивали его в шею. Правда, когда он совершал паломничество по православным монастырям южной Руси как инок Григорий Отрепьев, все было в порядке. Спасаясь от разразившегося в Москве жестокого голода, дьякон Чудова монастыря Григорий Отрепьев и его спутники иноки Варлаам Яцкий и Мисаил Повадин переезжали из одного монастыря в другой. «Извет Варлаама» – челобитная одного из спутников Григория Отрепьева, поданная в сентябре 1606 года царю Василию Шуйскому, является одним из самых важных источников наших сведений о «царевиче Дмитрии». Долгое время историки, прежде всего те, кто вслед за Н. И. Костомаровым не склонен был доверять годуновской пропаганде, обосновывавшей тождество «царевича» с Григорием Отрепьевым, сомневались в ее деталях. С. М. Соловьев, напротив, считал челобитную Варлаама «важным, обстоятельным и живым источником относительно бегства Григория Отрепьева из Москвы» [22]. Впоследствии отец Павел Пирлинг обратил внимание на то, что показания Варлаама Яцкого совпадают с тем, что Лжедмитрий I говорил о себе в Речи Посполитой (это наблюдение подтвердил И. А. Голубцов) [23]. Детали пребывания «в Литве» Лжедмитрия I – Григория Отрепьева становятся известны, таким образом, из двух независимых источников.
Из Московского государства ушли три чернеца. Всех их связывало общее происхождение из рядовых детей боярских Галича, Коломны, Серпейска. Несмотря на «обычный» статус их родителей, это все-таки не совсем простые люди, обязанные тянуть тягло и пахать землю, а те, кто в светской жизни имел статус служилых людей «по отечеству» и находился на более или менее комфортной середине социальной лестницы. Для таких детей боярских, в отличие от посадского человека или крестьянина, путь на социальный верх был возможен, но чрезвычайно труден. Нужно было прежде всего нести тяжести ежегодных военных походов в строю дворянской конницы, состоявшей из сотен таких же не выдающихся по происхождению детей боярских. Чтобы как-то преодолеть жесткий порядок, которому следовало большинство, использовались обходные пути. Одним из них был уход от верстания поместными и денежными окладами, после чего дворянский недоросль, достигнув пятнадцатилетнего возраста, ехал не на службу в полки, как его сверстники, а шел служить в боярский двор или в монастырь. Так поступил Григорий (в миру Юрий) Отрепьев, которого современники позднее узнали в объявившемся в Польше самозваном царевиче Дмитрии Ивановиче. «Юшка» (а молодых и неродовитых всегда звали уменьшительным именем) служил во дворах Михаила Никитича Романова и их свойственника князя Бориса Камбулатовича Черкасского. Поступление в холопы во двор к боярам Романовым было для него лишь эпизодом. В те времена это не считалось чем-то зазорным, скорее даже наоборот: «клиентские» связи с боярским родом могли сильно помочь в будущем. Маленький человек с «комплексом императора» где-то должен был подхватить саму мысль о возможности отождествления себя со спасенным царевичем. Двор Романовых, родственников первой жены Ивана Грозного, был подходящей средой для такого рода разговоров и мыслей. Не Романовы были заинтересованы в молодом Григории Отрепьеве, а он в них.
Последовавшие затем пострижение Отрепьева и уход в монастырь связывают с опалой на род Романовых осенью 1600 года. Якобы романовский холоп только постригом спасся от начавшихся
