уже занимается хищениями... казнокрадство превратилось в более широкое хищение...» — писал Н. В. Шелгунов. Решительно, писатели прошлого века филологически точно видели все проблемы: именно в широком значении слов и нуждается тот, кто придумывает столь размытые по смыслу синонимы и обязательно высокого слога.
Типично бюрократическим является и термин мероприятие— слово, искусственно образованное от выражения высокого стиля принять меры. Со времен Салтыкова-Щедрина революционная и либеральная печать осмеивала и сами «меры», и неуклюжий термин, постоянно связывая его с действиями полиции, с принуждением: «Градоначальник никогда не должен действовать иначе, как чрез посредство, то есть мероприятие». Сохранившееся в официальной речи слово несет с собой из прошлого некий оттенок нежелательности, натуги, искусственности такой «меры».
Пристрастие к церковнославянским по форме причастиям была исключительной. Именно оттуда идут многие слова с книжными суффиксами -ущ-, .0щ-, особенно те, которые стали существительными: заведующий до XX в. был заведывающим. Эта же традиция создавала многие обороты, как будто вполне невинные: текущая минуть — минута, и верно, течет. Но найденный образец порождает множество аналогичных: текущие дела, текущие вопросы, текущий интерес, текущие практические надобности, а позднее (уже в публицистике, ревниво следящей за успехами чиновничьей речи) — текущая действительность, текущие общественные дела и пр. Н. А. Добролюбов в своем «Свистке» еще иронически говорит об оборотах типа текущая литература (течет между пальцев?!). Ф. М. Достоевский много раз издевается над многочисленными выражениями со словом текущий, но потом-то они вошли-таки в оборот, вызвав к жизни и более сильные выражения, да еще с усилением: текущие вопросы стали насущными вопросами.
Особое же пристрастие канцелярская речь испытывала к высокому слогу, и... к бумаге. Первый одухотворял ее творческие усилия, возвышая их до уровня полезного дела, вторая хороша уж и тем, что все терпит: дабы, кои, поколику, купно, токмо, погодя, облыжно, неукоснительно, неупустительно и др. «Все, что касалось чиновника, получало необыкновенную важность и требовало особого почтения в бумажном изъяснении». Вот, например, слово оффици-альность. «Оно по корню иностранное, а потому восставать против стоящих в нем рядом двух подбоченившихся фертов не приходится; можно только недоумевать, почему офицеру... афере и др. иностранным словам уделяется только по одному ф* — это было неясно не только анонимному критику, чью брошюру мы цитируем.
Обкатанный в канцеляриях и утвержденный начальством шаблон стал нормой канцелярского стиля. Говорение по инерции, отписка, уклончивая многозначительность... В. И. Ленин особенное внимание уделял искоренению бюрократического языка, однако... рождались взамен отмененных поелику да купно новые словечки, особенно приятные чиновному миру, словечки, обязательно столь же пустые, служащие для связи слов в предложении, и притом непременно высокого слога.
Почтение к бумаге сказалось прежде всего в сохранении произношения. Образцом становилось то, что значилось на бумажном листе, даже если случалось, что произношение написанного слова изменялось. Современный актер, играя Каренина, обязан подчеркнуто произносить чьто (а не по-московски што), афэра, афыцэр.
Синтаксис в чиновной среде также свой. Иные конструкции попали в развлекательную беллетристику и могут немало потешить читателей. Между тем ни в одном стиле письменной речи, кроме делового, нет столь строгих и точных формулировок, даже архаичные сей и оный тут пригодились для обозначения всех трех степеней дальности: сей ближе, тог подальше, оный (обычно скрывшийся преступник) подразумевается. Кстати сказать, писатели, жестоко порицавшие сложные синтаксические периоды в деловых текстах (Л. Н. Толстой, например), сами себе позволяли и такие фразы, и сложные вставные конструкции (все увеличивающиеся в нашей прозе), и многочисленные причастные обороты, и обилие скобок и тире — все это заимствовано из деловой речи.
Вообще же чиновникам приписывают много таких выражений, в появлении которых они не повинны. Говорят: произвел посадку (ремонт, раскопки... много чего произвел, ничего не произведя) — разве хуже сказать по-русски посадил, отремонтировал, раскопал... Производить — глагол, известный с давних времен, но в основном (исконном) значении 'производить плоды (своего дела)'. Дополнительное (переносное) значение 'делать, совершать (вообще)' (производить шум, грохот, суматоху, тревогу и др.) глагол получил не столь давно. В образованной социальной среде на русский глагол «наложилось» значение эквивалентного французского слова, а некоторые выражения с ним поначалу и перевели. Например, произвел впечатление встречается у А. С. Пушкина; столь же отвлеченны по смыслу выражения произвел фурор, сенсацию— всегда с заимствованными словами. Со временем, все более опустошаясь семантически, этот глагол стал как бы связкой, вспомогательным глаголом в сочетании с существительным: произвел ремонт— сделал? распорядился? финансировал? поддержал морально?.. Неясно. Но ясно, что кое-кого подобное уклонение от точности (и личной ответственности) чем-то привлекает.
РЕЧЬ ВОЕННЫХ
В то время кто только состоял в живых, непременно состоял и в чиновниках, если не сподобился состоять в офицерах.
П.М. Ковалевский
Столь же замкнуто и обособленно жили военные. Офицерская среда обладала и своим жаргоном. Пристрастие к французскому языку породило множество случайных и мимолетных выражений, которые в свое время пользовались успехом. П. А. Вяземский вспоминал, что один из гвардейских офицеров «был в некотором отношении лингвист, по крайней мере обогатил гвардейский язык многими новыми словами и выражениями, которые долго были в ходу и в общем употреблении, например: пропустить за галстук, немного подшофе [chauf?], фрамбуаэ [framboise 'малиновый' — о носе пьяницы] и пр. Все это по словотолкованию его значило, что человек лишнее выпил, подгулял. Ему же, кажется, принадлежит выражение в тонком, т. е. в плохих обстоятельствах. Слово хрип также его производства; оно означало какое-то хвастовство, соединенное с высокомерием и выражаемое насильственной хриплостью голоса».
Основное свойство «гвардейского лексикона»— Дерзость, которую сегодня с полным правом называют иначе: наглость. «Я ненавижу систему преднамеренной дерзости, — оценил это А. И. Герцен.— Я в ней узнаю все родовые черты прежнего офицерского, помещичьего дантизма, ухарства, переложенные на нравы Васильевского острова и линий его». Безнаказанность вне «своего круга» определяла, с одной стороны, глумливость тона, задиристость, сжатость фраз, командную интонацию, с другой же— определенный набор выражений, не очень значительный набор, но вызывающий по смыслу.
Если чиновник предпочитал старинные витиеватые выражения, чтобы скрыть свою мысль в словесном мусоре, военная косточка в своем молодечестве в любом случае полагалась на иностранное слово. Так повелось уж со времен царя Алексея Михайловича, когда офицерство сплошь было немецким. Сначала немецкие, затем голландские, но больше всего французские словечки самого разного характера вошли в этот жаргон. Некоторые из них закрепились и в литературном языке, но случилось это значительно позже и уже в переносных их значениях.
В одной лишь фразе из описания военной кампании Ф. В. Булгарин употребил много таких слов, в то время еще не известных в широком употреблении: отступить... к подкреплениям и магазинам', шведский партизан Роот [который нападал на русские обозы и затем скрывался в лесах]; он составил себе сильную партию [в исконном смысле слова: 'военный отряд']; истреблял в тыле корпуса провиант; примыкая флангами; батареи были прикрыты шанцами; неприятельский пикет; авангард у самого входа; сия позиция уподоблялась крепости; из первого пункта вступления в перешеек; маскированною батареею; построился во фронт (перед атакой); провел все время на биваках. Магазин, партизан, партия, провиант, фланг, пикет, авангард, позиция, маскировка, фронт, бивак и др.— все это в начале XIX в. варваризмы, слова военного языка, непонятного многим.
