от археологии, и коллекционеров, и историков, и бог знает кого еще — и поэтому, когда посетитель вошел, не дожидаясь ответа, сочла это плохим знаком.
Однако, подняв взгляд на гостя, Аствацатурян изумилась. Перед ней стояло создание со стрижкой каре и черными глазами, излучавшими что-то другое, нежели безумие нехороших посетителей.
Создание излагало: я не студент и не ученый. Я черкесский кузнец, хочу ковать, но не знаю что, и поэтому хочу видеть древнее оружие, чтобы разобраться, какие вещи окружали моих предков и стоит ли учиться их делать.
Аствацатурян посмотрела на нее как тренер по гимнастике на воспитанницу, заявившую, что хочет метать ядро. Не будем утверждать, что она почувствовала гул судьбы или что-то в этом роде, но, заглянув в глаза посетительнице, она, кажется, все поняла.
Перед ней стояла отчетливо, уверенно, безнадежно одержимая, с родословной, не оставляющей шансов на выздоровление. На лбу ее крупными буквами мерцало: покажите и расскажите мне все, что знаете, а если прогоните, все равно все выясню сама.
Эмма Аствацатурян возликовала, но виду не подала и молвила: «Присядьте».
Она пустила Асю в архивы Главного исторического музея. Затем познакомила с академиком Пиотровским — тот разрешил перерисовать орнаменты и мотивы из запасников Эрмитажа.
Разобравшись с родным оружием, Ася полетела бродить по турецким и иорданским базарам. В эти страны империя выселила черкесов, и Ася желала найти какой-то отголосок, мост между вещами из прошлого и заоконным миром. А лучше мастеров, которые хоть что-то еще помнят.
Выяснилось, что это не просто. Во-первых, черкесская предметная культура вбирала в себя черты всего, что ветер приносил, — буддизма, христианства, ислама. От солнцепоклонников-зороастрийцев достались подвески-колеса. Выудить собственно послание родной культуры оказалось трудной задачей. А во-вторых, мастеров, которые умели держать штихель, не нашлось.
Ася вернулась и начала экспериментировать. Долго и мучительно она разбиралась, как ковать — украшения, мелкую пластику. «Я предупреждала, первые десять лет будет сложно!» — утешала в письмах Эмма Аствацатурян. «Ничего, в нашем ремесле есть буферная зона, защита от дураков. Надо съесть тазик козьего помета, чтобы научиться дудеть в дудочку, у которой нет мундштука», — отвечала ей Ася.
Ковать шашку оказалось еще сложнее. Ее опускают в кровь, в масло, в воду с кислыми яблоками. Клинок может повести, он готов лопнуть от неосторожного движения. Раньше металл закаляли на ветру: давали всаднику, тот в галоп — и на ветру клинок остывал. Где взять всадника в ленивом Майкопе?
Всадника Ася не сыскала, зато вышла замуж за робототехника, выпускника колмогоровской математической школы Руслана.
Руслану понравилось ковать, и он стал придумывать механизмы, упрощающие работу кузнеца. Ася задумалась: раз дед процветал, почему ей не превратить ремесло в бизнес? Лихие времена уже прошли, а силовики еще не успели сменить бандитов.
И тут в Майкоп собрался Ельцин. Чиновники ломали голову, что ему подарить, и вспомнили о кузнеце. Ася — к тому времени непраздная, ждала мальчика — выковала шашку. Ельцин рассматривал клинок и благодарил.
Вскоре адыгейский президент намылился в Москву и спросил еще пятнадцать шашек для других бонз.
Кофеин, ночи у наковальни, дрожащий муж, опасающийся за родовую деятельность, — Господи, помоги, — и шашки полетели в столицу. Мальчик родился с очень звонким голосом.
Ася подумала: раз у меня дар не только очаровывать, но и ковать сложные штуки, надо заставить дудку без мундштука играть ангельские мелодии во всеуслышание! Теперь точно путь в производители подарков.
Она отложила освоение мелкой пластики и принялась ковать подарочные клинки. «Эти шашки вот так меня душили!» — кричит Ася и ребром ладони перерезает себе горло.
Два года она штамповала подарки — зато заработала денег и выковала право спокойно, без оглядки на быт возиться со сложными вещами. Например, с серебряными ритонами — сосудами в виде рога с головой льва или быка — и акинаками — короткими прямыми мечами.
Те и другие выставлялись в Анкаре и Константинополе. Асину руку начали узнавать, и вот однажды на ее горизонте замаячили паруса Али бин аль-Хусейна, принца иорданского. Сперва робко и неуверенно — принц интересовался, нельзя ли нарисовать эскиз костюмов и оружия его охране, черкесам.
Боевые качества черкесов всегда ценились высоко. Им сопереживали как гонимым воинам, потерявшим родину. И вот принц иорданский Али захотел вооружить своих мамлюков, как вооружали их полтысячи лет назад.
Ася послала незримый поцелуй Кадырхан, давно почившей, и села за эскизы. Руслан прикинул: шестнадцать комплектов — пояса, газыри, кобуры, кинжалы — 25 килограммов серебра.
Увидев рисунки, принц впал в неистовство и дал Асе министра финансов, бессчетный чек и лимузин.
Вскоре черкесы влезли в доспех и клацнули акинаком. Али предложил Асе с Русланом дворец с садом, где они ковали бы всю оставшуюся жизнь. Но те рвались домой — мама из горного аула Хамышки телеграфировала, что один внук разодрал коленку до кости, а второй, младенец, забыл, как выглядят родители.
Прошло пять лет. «Эта дирижерская палочка была изготовлена в 2003 году к юбилею Маэстро Юрия Темирканова, — гласил сайт Еutykh.com. — По форме она напоминает изящный акинак или тонкий стилет. Лев из майкопского кургана поддерживает стройную колонну, поверхность которой украшена концентрическими полукружиями. На капители сидит игривая пантера».
Пантере предшествовали новые приключения. Ася подружилась с дилером Альбертом Саральпом, выбиравшим предметы для галереи London Contemporary Art. Саральп помог учредить ювелирную компанию, найти управляющего и стал приглашать Асю на закрытые аукционы.
В Лондон летели миллионеры, искавшие вещи «с историей». Ася лила в их уши легенды. Коллекционеры следили, как безумная разматывает клубок времени и показывает, как меняются вещи и как они меняют людей, как мастера толкались на палубе корабля, отплывавшего из Батума, и прощались с родиной, как девочка играла на ковре с ножницами и решила вернуть людям их прошлое или хотя бы оживить память о нем и предъявить их вещи миру.
Я верю, что на чемпионате по гипнозу Ася уделает самых прожженных цыганок. Но ее талант продавать не заслоняет мастерство, позволяющее выковывать вещи, которые обжигают.
Миллионеры мели сосуды, оружие, булавки со львами для галстуков и игральные монеты (30 граммов, золото). Ася отдавала вещи из рук в руки. Напутствовала: «Тяжелый предмет нагревается и его чувствуешь, золото — ощущаемый металл, в нем мое тепло».
Жизнь подскакивала игральной монетой. Аукционы принесли больше миллиона долларов.
«Летим в Питер, там финансист синагоги выдает дочь замуж, ей украшения, оттуда в Оман, акинаки, потом в Иорданию безо всяких кордонов, во дворец к Али. Потом везем бронзовые ручки для православного храма в Хосту — и обратно в кузницу, заказ работать…»
Асе нравилась эта свистопляска, и она с радостью ввергалась в нее, пока не устала.
Кочевая жизнь шута, мелькание городов — замечательно. Но она чувствовала, что душа не на месте.
Остановим ее и спросим то же, что у Вадима Ванеева.
Жаркий сентябрьский день. Ася держит в руках виски, лед вытесняет его из стакана. В ее саду немного деревьев, газон, сваленные в кучу велосипеды. Пахнет скошенной травой и медью.
«Здорово, что парни выросли как надо, — произносит Ася, рассматривая лед. — В детстве только благодаря бабушке у меня возникало ощущение своей Ойкумены, и я смотрела сквозь нее на остальное. А у них эта Ойкумена здесь, в доме, кузнице. Они не знают, что можно смотреть на мир по-другому. Вон реплика колокольчика, таким же две с половиной тысячи лет назад дети играли. Парни им с рождения звенят».
Приходит на ум вопрос о неразборчивости памяти и тщете сохранить обреченное на забвение.
