что не думала о сложном. Ее заботили простые вещи типа как больше заработать, научиться играть в теннис (компаньон подначил: «не сможешь»), съездить в Швейцарию покататься с гор на лыжах.
До 11 июля 2006 года она не размышляла об отношениях предпринимателя и власти — ей было не до того. Она снимала квартиру на Фрунзенской набережной, бегала вдоль реки к метромосту, гуляла с любимым мужчиной по Парижу.
Простые вещи ослепляют. Яна проиграла переломный момент, когда президентом избрали разведчика и чиновника, и угадайте, какие классы стали хозяевами страны. Когда я спросил Яну, неужели никто из коллег не сталкивался с угрозами со стороны силовиков, она ответила, что в химпроме царил штиль, никаких намеков.
И как глупо она села.
Партнер по бизнесу, Алексей Процкий, рассказал, что ему назначил встречу мелкий чин из службы контроля за оборотом наркотических веществ. Яна пожала плечами — может, формальность? Однако Процкий что-то почуял и призвал знакомого из ФСБ, подсадил вместо Яны — прикидываться, что финдиректор.
Чин понес хтоническую ахинею, что, мол, ему надо «кормить генералов» и вы будете работать с такой-то фирмой, а прибыль разделим. Другая его идея — поставлять в Таджикистан уксусный ангидрид (компонент для героина) — наводила на мысль, что ведомство создали люди, которые хотят оседлать наркотрафик, чтобы ширяться бесплатно.
Фээсбэшник велел хватать пришельца за руку и сажать либо посылать. Финдиректор не захотела войны и проголосовала за второй путь.
В СИЗО Яна поймет, насколько важно наносить упреждающие удары и выходить на тропу публичной войны до того, как в тебя метнули томагавк. Наркоконтролеры обиделись и, похоже, решили создать с «Софэксом» прецедент, чтобы пугать других химиков. Завели дело — медицинский эфир там фигурировал как наркотик. Предпринимателей обвинили, что семь лет они торговали эфиром без лицензии, а выручку квалифицировали как доходы от незаконной деятельности.
Летним вечером Яна выбежала из фитнес-клуба, спеша на ужин с родителями. Ее взяли под руки и, сделав комплимент «приятно приличного человека задерживать», усадили в собственную машину и велели рулить в контору. Следователь, откинувшись в кресле, штурманил.
Яне испачкали руки в грязи, снимая отпечатки, и втолкнули в камеру, где ее рук ждали кран, газеты и «декабристское» мыло.
«Физкультурница, эй, вставай, подъем!» Соседка трясет Яну. Та бормочет «спасибо» и откидывает одеяло. Заунывно скрипят пружины коек, с которых поднимаются десятки женщин. Как сомнамбулы, досыпая на ходу, они бредут вон из камеры.
Построение в коридоре, перекличка контингента в тренировочных и рейтузах. Арестантки по очереди выкрикивают фамилию и статью, по которой ждут суда. Шаг вперед: «Яковлева Яна Викторовна, двести тридцать четвертая!» И назад, в шеренгу.
Хук справа, еще, хук слева, двоечка, обман. Яна скачет по тюремному двору, боксируя с тенью. К ней прилепились несколько девушек — повторяют наклоны, шпагаты и прочую гимнастику. Так сбывается сон: Яна учит людей фитнесу.
Сокамерниц она не боится. Убийц нет — кто за наркотики, кто за мошенничество. Целый день мелют языком, сидят, толстеют. Лишь одна выдержит ритм Яны и будет изгибаться и прыгать на прогулке еще восемь месяцев.
Яна пишет на волю: «Воскресенье — тяжелый день. Орет MTV, все ржут, кто-то пританцовывает, кто-то играет в «города», кто-то кричит громко: “Дура-а!” Сбоку гавкают, снизу шуршат пакетами, в ванной льется вода из пяти кранов. Вот в аду, наверное, так же».
И еще: «Я все время себе говорю — это игра и таковы ее декорации. Я пройду все уровни этой игры. Я вернусь, этот мир не может без меня!»
Привыкшая всех строить, безмозглая идеалистка. Верит в справедливый суд и оправдательный приговор.
Это еще что. Она не жалеет, что могла оборвать дело до суда и не воспользовалась шансом.
На нее вышел некто, отрекомендовавшийся генералом, и предложил закрыть дело. Цена — миллион долларов. Недолго думая, Яна послала коррупционера туда же, куда наркополицию.
Она не знала, как причудливо завьется история. Ее знакомая будет искать способ вытащить мужа- предпринимателя из СИЗО, и ей позвонит тот же персонаж. Знакомая продаст квартиру и уплатит миллион. Генерал возьмет деньги и исчезнет.
Вечер, на воле праздник. Воля дарит зэчкам треск своих фейерверков. Сегодня на прогулке Яна боксировала с тенью и думала, что образ такого боя, может, и затаскан, но отражает ее историю. Она не знает, кто из высших чинов санкционировал их с Процким посадку, а исполнители серы и неуловимы, один следователь меняет другого.
Она вновь над бумагой — пишет любимому мужчине, в какие лотки стиральной машины сыпать порошок и что из мебели выбрать для спальни, вспоминает ужин в Санкт-Морице и утра на даче. Ей отвечают скупо, и Яна предчувствует расставание.
Яна напечатает эти послания в книге «Неэлектронные письма». Правозащитник Людмила Алексеева по кличке Бабушка в предисловии скажет, что «Письма» — чтение о любви, обязательное для взрослых и детей.
А на свободе — переполох. Родители видят, что адвокаты защищают вяло. Ищут новых. Однажды в автозаке, везущем на очередное заседание суда, Яна узнает в соседе Процкого и с ужасом видит, как тот сгорбился и сник. Процкий рад ее видеть. Пока автозак кружит по городу, они разговаривают и Яне кажется, что ей удалось его ободрить.
Яна слушает сокамерниц, и ей плохо от хора униженных и растоптанных. Сидит владелица турагентства, которую шантажировали статьей за мошенничество — она поддалась и стала платить. С нее требовали все больше и больше, и в конце концов она не нашла денег. Посадили. Она смирилась и теперь высчитывает, успеет ли родить после окончания срока.
Другая — бухгалтер, села вместо сбежавшего собственника. Попалась под руку, и ей влепили восемь лет. А еще строители, риелторы, торговцы — люди, которых изолировали, чтобы не мешали отбирать деньги или бизнес. Все сидят по проклятым статьям «Мошенничество», «Легализация доходов» и «Незаконная предпринимательская деятельность». Глядя на них, Яна почти теряет надежду.
Она пишет: «Дали еще три месяца ареста. Опять продлили. Кажется, этому нет конца. Все, что было, уже забывается. Иногда говорю себе — я, Яна Яковлева, финансовый директор».
А потом на волю: «К чему мы идем? Я думала, к капитализму, в котором правила для всех едины. Только я не учла, что менталитет у советского человека не изменился и что честно работающих меньшинство, а большинство не рассталось с мыслью о халяве».
Под халявой она разумеет профессию чиновника — умение с помощью полномочий «отжать» деньги у граждан. Бизнесменам особенно тяжело — в последнюю пятилетку их подвергали продразверстке и репрессиям. Правозащитники из Хельсинкской группы подсчитали: за решеткой сидят триста тысяч предпринимателей. Самая скромная оценка взяток, которыми их компании смазывают правоохранительный механизм, чтобы тот не разрушил бизнес-процессы, — пять миллиардов долларов в год.
Яна изучает поршни и подшипники этого механизма. На знакомство с делом ее конвоирует ОМОН. Громилы жалуются, что деградируют — «нет боевых заданий, возим таких, как ты, или шугаем митинги». Грозятся, что слиняют в частные детективы, и угощают зэчку сырниками.
Дети, думает Яна, не наигрались в войнушку. Следователи — другие. Суд верит их доказательствам и оправдывает меньше процента подозреваемых. Они не самые образованные и успешные, зато умеют лавировать между взятками за развал и планом раскрываемости.
Так Васильков и другие — негодяи? Нет, думает Яна, установку «коммерс, сука, наживается, разводи по полной» формулируют не они. Когда она выйдет, прочтет запись конференции, которую проводили милицейские генералы. Генералы утверждали, что в кризис число экономических преступлений увеличится, т. к. предприниматели начнут накалывать трудящихся. В переводе: «даем санкцию трясти еще сильнее».
