— Показ в Орландо через три недели. Я жду тебя?
— Тони, у меня тут маленький бардачок, — многозначительно начал Замиралов.
Тони молчал. Наверное, пытался отыскать в голове перевод нового слова. Замиралов ухмыльнулся.
— Что у тебя, Кеша... такого нового? Не понял?
— Эх, Тони, кабы это было новое. Все старое — бардак не обновился, просто расширился. Да, не все слова ты выучил на курсах. Приезжай, у нас пройдешь и теорию, и практику. Ну ладно, я скажу по-другому: у меня структурная перестройка. Теперь понял?
— Ну еще бы! — радостно завопил Тони. — Еще бы! Это как у вас в стране!
— Вот именно, — ухмыльнулся Замиралов. — Так что давай в Москву, я познакомлю тебя с человеком, который полетит на выставку вместо меня.
Он сказал «с человеком», как о мужчине. Но думал только о дочери. Ирине Зотовой. Которая носит фамилию его любимой женщины. Единственной любимой женщины на свете.
Сердце его колыхнулось сладко и томно, не могло оно забыть прошлого, его памятливое сердце.
— О'кей, буду через три дня. Я сейчас в Европе, совсем близко от тебя. До встречи, друг Кеша.
Замиралов опустил трубку на рычаг, он любил телефоны старого образца. На привычку к новому надо время, которого у него нет.
Показалось, что сердце на секунду замерло, а потом подпрыгнуло, будто боялось, что не успеет совершить отпущенные природой удары.
А Феликс, черт бы его побрал, провалил встречу с дочкой. Замиралову бы разозлиться на него, а он почему-то обрадовался. И хохотал, как ненормальный. То-то же, знай наших. Кровь Замираловых особенная, не чета каким-нибудь Феликсам Мироновым. Они только и годятся на то, чтобы работать на Замираловых, если те захотят их нанять. Он замотал головой и захохотал еще громче, представляя себе сцену на телеграфе. Нет, его девочка не пропадет.
14
Международная меховая выставка, в которой собирались принять участие меховщики из многих стран мира, в которых «зеленые» еще не довели свою работу до конца, обещала стать представительной и престижной. Меховой Дом Замиралова собирался закупить самую большую площадь. Тони Атвуд, американский партнер Дома, должен позаботиться, чтобы экспозиция Замиралова стала главной.
О подобной выставке Замиралов мечтал много лет. Для него это последний шанс — добиться мирового признания. А разве не к этому он шел через все завалы собственной судьбы?
Но ничего, ничего, успокаивал себя Иннокентий Петрович, он пошлет туда дочь. Та станет его глазами и ушами, его душой. Он не разрешит себе даже думать о том, что дочь может оказаться совсем не такой, какой он представлял ее.
Вспомнив Феликса, явившегося после встречи с его девочкой с красными слезящимися и растерянными глазами, похожего на побитую собаку, — это Феликс-то! — он улыбнулся. А уж когда услышал, что за сцена произошла на телеграфе, — был в восторге. Нет, он не ошибся в дочери. Да разве могла она родиться другой? Дитя настоящей страсти, а не холодных супружеских отношений.
Замиралов решил больше не посылать к дочери Феликса. Он сам приедет по адресу и просто позвонит в дверь.
Иннокентий Петрович поднялся из кресла, надел пиджак, провел рукой по совершенно голому черепу. Он давно брился наголо.
— Сегодня меня уже не будет, — сказал он секретарше. — А завтра приеду вовремя. Да, Маня, приготовь в моем кабинете еще один стол. И кресло. И телефон. Ну, в общем, оборудуй рабочее место дублера.
Она непонимающе смотрела на шефа.
— Ты разве не видела кино про космонавтов? У каждого из них всегда был дублер. Просто один летел в космос, а другой, такой же натасканный и здоровый, оставался на земле.
— А вы...
— А я, конечно, в космос. — Потом помолчал и добавил: — Но на сей раз пошлю-ка я в космос дублера, а сам останусь на земле... — На земле, на земле, не в земле, угрожающе предупредил он себя. В земле — после. После успеха дублера.
Шофер подвез его к подъезду, Замиралов вышел и велел ему уезжать.
— Я сегодня на метро.
Тот изумленно поднял брови.
— Да отсюда до метро на кривой козе не доедешь.
— Ах Федя, Федя, никакая кривая коза меня не испугает. Поезжай, мил человек.
Он вошел в подъезд, обычный московский, со стенами, художественно оформленными местными пацанами, вызвал лифт, который, лязгнув по-старинному, защелкнул его в клетке. Такой же лифт грохотал в его прежнем доме, где они жили с женой и Валентиной. Да и сам дом из той же серии. Выйдя из кабины на восьмом этаже, Замиралов надавил на звонок.
— Кто там? — услышал он женский голос.
Дочь. Его дочь.
— Это отец, — глухо проговорил Замиралов.
Тишина, потом шебуршание цепочки, поворот ключа. Дверь открылась. Он обомлел. На пороге стоял... он в молодости. Если бы родился женщиной.
Она тоже смотрела на него и не верила своим глазам. Если в старости у нее вылезут волосы, она станет копией этого старика.
Ира отступила на шаг, он вошел, захлопнул за собой дверь и оказался в квартире с хорошо знакомой планировкой.
— Пятьдесят семь метров? Сорок два жилой? — Он огляделся. — На одного неплохо. Но у тебя будет лучше, дочка. У тебя все будет намного лучше.
Он прошел в гостиную. Уютно, спокойно. Небогато. Много картин и все больше пейзажи и цветы. Никаких фотографий.
— Давай знакомиться, — сказал он, желая сразу приступить к делу.
Он не собирался пускаться в объяснения, воспоминания. Зачем это сейчас?
— Знаешь, Ира, я не стану тебе ничего рассказывать. Все что было — прошло. Ты жила до сих пор без меня. Я жил без тебя. Но сейчас к общей пользе нам надо соединиться. Для дела.
— Для дела? — Ира отдернула чайник от его чашки, в которую уже собиралась налить чай.
— Да, именно. Потому что я доживаю свою жизнь.
— Но вы...
— Говори мне «ты». Ты разумная женщина, и не надо церемоний. На них тоже нет времени.
— Но вы... ты хорошо выглядишь.
— Это снаружи. У меня рак, дочка. Так что поторопимся. Знаешь, если бы меня жареный петух так сильно не клюнул, может, я и не стал бы впутываться в твою жизнь.
Ира молчала.
А Замиралов продолжал:
— У меня есть большая фирма, моя, личная. Я богат. И хочу, чтобы после меня ты занялась всем этим.
— Но... разве нет... других детей?
— Есть ты. Дочь от последней жены не в счет. Она мне чужая. По духу.
— Но...
— Меня зовут Иннокентий Петрович, я понимаю ты меня не можешь назвать отцом.
— Да, не могу. — Руки Ирины дрожали.
— У меня есть своя корысть. Я хочу, чтобы ты сохранила эту фирму. Меховой Дом Замиралова должен жить после моей смерти. А чтобы ввести тебя в дело, я велел поставить второй стол в моем кабинете, завтра ты сядешь за него. Будешь учиться, пока я жив.
