— Ну вот и хорошо. — И Петр принялся быстро разматывать повязку на руке.
Вика следила за ним непонимающим взглядом. Что? Что он такое делает?
— Ты что?
— Но ты же сказала, что возьмешь меня в семью. Вот я и...
— Перестань! — выдохнула Вика и, словно ища поддержки, посмотрела на сестру, которую он называл Мартышкой. Та казалась совершенно спокойной.
— Так ты...
— Ну я... — Он продолжил свое занятие, и скоро Вика увидела, как он снимает с руки свернутую в рулон картонку, на которую был намотан бинт.
Вика не верила своим глазам.
— Слушай, Петр Суворов, так ты просто обманщик?
— Не-ет, я не просто обманщик, я охотник.
— Но ведь я волновалась... Я... — Она едва не задохнулась и замолчала. Внутри закипала злость. На себя. Какая доверчивая!
— Так теперь разматывай ногу! — скомандовала она.
— Не могу!
— Я тебе сейчас помогу! — Вика вскочила и вцепилась в бинт.
— О-о... — громко простонал Петр, и в палату влетела медсестра.
— Что здесь происходит? — по-вятски налегая на «о», строго спросила она.
— Ох, сестра... с меня хотят снять гипс.
— Да как это? Мы ведь только что его вам наложили? — Вытаращив глаза, она смотрела на Вику. — Да вы кто?
— Моя... жена.
Сестра окинула взглядом Вику с головы до ног.
— Что вы делаете, гражданка? У вашего мужа множественный перелом берцовой кости. Его сбил медведь, и вообще, кто вас сюда впустил?
Вика ошарашенно смотрела то на нее, то на девушку, которую Петр называл Мартышкой, то на самого Петра. Какой-то дикий спектакль. От бессонной ночи голова казалась набитой мякиной, а рот наполнился горечью.
Призывая на помощь весь свой профессиональный опыт, Вика посмотрела медсестре в глаза.
— Скажите, сестра, ваше имя и отчество. — Безупречный прием, способный охладить любого нападающего. Человек теряется и отвечает, поскольку спрашивают его о том, что лежит под коркой.
— Нина Степановна. — Сестра помолчала, и все как будто встало на свои места. — Ваш муж сильно пострадал, женщина, но держится молодцом. Очень веселый человек, даже когда мы его гипсовали, он нас смешил. — Она покачала головой. — Говорил, приедет жена и меня загипнотизирует. У меня, мол, сразу все кости срастутся.
— А... рука? — Она кивнула на картонку и размотанный бинт.
— Это он сам придумал. Говорит, хочу, чтобы жена еще сильнее меня пожалела.
Вика опустилась на краешек кровати рядом с Петром. Ее глаза были полны слез.
Рукой, которая освободилась от повязки, он гладил ее по спине. Медсестра и девушка вышли.
— Вика, я просто не знаю, что со мной творится. Ты свела меня с ума.
— Ты меня тоже чуть не свел с ума. Я перевезу тебя в Москву.
Он кивнул.
— Не сейчас. Побудь со мной. Мы ведь больше никогда не расстанемся, правда?
Она наклонилась к нему и припала к его рту. Слезы текли по ее щекам, но это были слезы облегчения.
— Я люблю тебя, Суворов.
— А как я тебя люблю, мой драгоценный медвежий подарок!
— Почему это я медвежий подарок?
— Да ведь это он помог мне заманить тебя в мою берлогу.
Она засмеялась и снова крепко поцеловала его.
— Ну так что, моя дорогая, ты готова надеть свадебный наряд?
Петр вынул из большой сумки объемистый пакет и бросил к ногам Вики. Тот легко опустился на ковер.
Вика улыбаясь смотрела на Петра, совершенно здорового, — его перелом сросся в начале зимы, и он снова стоял на ногах без всяких костылей.
Вика все-таки съездила на конференцию в Прагу, она не хотела, но Петр настоял, убедив ее, что из Мартышки он выдрессирует отличную сиделку. Сестра, на самом деле ее звали Полина, не противилась. И за настойчивость, проявленную Петром, Вика была ему благодарна. Тем самым он убедил ее сильнее, чем любыми словами, что принимает ее вместе с делами, не покушаясь ни в коей мере на самостоятельную деловую жизнь.
Да. Она согласилась выйти за Петра Суворова замуж. Она больше не боялась потерять себя, изменив маршрут собственной жизни. И вот сегодня они едут официально закрепить отношения.
— Ого, какой большой пакет. Что за платье?
Вика наклонилась и открыла. На солнце, которое вливалось в балконное окно Измайловской квартиры, мех, открывшийся ее глазам, блестел и искрился. Темный, с каштановым отливом, он притягивал взгляд.
— Ох! — едва сумела выдохнуть Вика. — Неужели это...
— Мой любимый мех для моей любимой женщины. Да, моя милая женщина с ружьем, это соболь. Самый лучший из всех на свете. Баргузинский. Уж я-то знаю.
— Петр, но это целое состояние.
— Для меня целое состояние это ты, Вика. Все остальное — бутафория. А ну-ка, надень.
Вика вынула шубу, она оказалась длинной, почти до пят, и почувствовала себя так, словно и впрямь этот мех всегда был на ней, ее собственный, и эта шуба просто где-то дожидалась своего часа. А Петр знал, где она лежит, взял да и принес.
— Знаешь, лучше всего она будет смотреться на голом теле, — сказал Петр, подходя поближе.
Вика пристально взглянула в его лицо и почувствовала, что он не шутит.
Она медленно сняла шубу, положила ее на диван. Торик тотчас принюхался, шерсть на загривке ощетинилась, и в другое время Вика непременно обратила бы внимание — охотничий азарт! И похвалила. Но сейчас она хотела другого.
Вика медленно пошла в спальню, Петр за ней.
На пороге Вика остановилась.
— Но ведь мы должны...
— Мы никому ничего не должны. Мы должны только себе. Тебе и мне. — Он наклонился к ней и поцеловал в шею. — Пойдем.
Он бросил на постель шубу, Вика даже не заметила, что он взял ее из гостиной.
— Давай я раздену тебя. — Петр расстегнул ее блузку, потом потянул молнию на юбке, и та мягким облачком упала к ногам. Вика осталась в колготках и расстегнутой блузке. Она дрожала от возбуждения.
— Сейчас, сейчас, тебя примет в свое тепло мех...
Когда она стояла уже совершенно нагая, Петр накинул на плечи шубу.
— Мне застегнуть? — засмеялась Вика тихонько.
— Я сам.
Он любовался ею, словно собственным произведением. Потом потянул на кровать, она упала ему на грудь, он запустил руки под теплый мех и нашел ее живот. Пальцы знали, чего хотят, и через минуту шуба соскользнула на пол, а их тела сплелись на широкой кровати...