где-то на перегонах. Мы — на тормозную площадку угольной вертушки и — с ветерком! Васильев всю дорогу песни орал. Сошли в Сечереченске, словно негры неумытые — черные от пыли. Бороды небритые…
Перешагнул порог: Аня обрадовалась, чмокнула в щеку, а малышку на руки не дала.
— В баню!
Светланка лепечет что-то, тянется к папке. И сердце мое обволоклось теплотой. Приласкаться к жене, повозиться с дочкой..
В баню пошли вместе с Васей. Отпарились. Отмылись. Завернули в парикмахерскую.
— Освежить? — спрашивает мастер.
Мне виден Вася в зеркало. Взглядом спрашиваю: попробуем?.. Глаза у друга плутовски посверкивают. И я решаюсь:
— Давай.
Выходим на улицу, а от нас несет одеколоном, как от нэпманов. Озабоченно спрашиваю:
— А если секретарь партячейки узнает? Одеколон — буржуазные штучки.
— Бис его знает, наверное, попадет! — Васильев насвистывает: «Смело мы в бой пойдем»…»
Зашли к Васильеву. Клавдия Евстафиевна угостила крепким шипучим квасом — благодать! Вася просительно глянул на жену:
— На минутку по делу, Клавочка.
Клавдия Евстафиевна сердито отвернулась к окну, теребит фартучек, готовая расплакаться:
— Какая уж минутка!
— Ты же у меня умница, Клавочка! — подлизывается Вася и подмигивает мне: смывайся!
И мы за дверью.
— Ну, ты домой, а я — проверю! — Васильев кинулся к трамваю и на ходу вскочил в вагон.
У меня дома — песня та же.
— В кино Веру Холодную показывают, — говорит Анна Ивановна и вопросительно смотрит на меня. А я — на часы: Васильев должен вот-вот вернуться из губчека с данными о Нестеренко.
— Володя, годы уходят. А что я вижу с тобою?.. — Анна Ивановна сердито берет на руки Светланку. — И ночью тебя нет, и днем ты на работе. Девочка папку скоро не узнает… А годы уходят…
И впрямь — мне уже 24! Я казался себе стариком. Появились морщины.
— Будем, Нюся, ходить в кино каждый день!.. Кончим одно дельце… Сама знаешь, работать вполсилы не умею…
— Эх, ты, горе мое луковое! — сквозь слезы улыбается Анна Ивановна.
В окно ей видно было: в наш подъезд вошел посыльный из ОГПУ.
— Вас вызывают!
Подбрасываю девочку на руках, щекочу ее. Светланка заливается смехом. Целую толстенькие ручонки…
В вокзальном кабинете Вася Васильев, чистый, побритый, наглаженный и пахучий, молча встал из-за нашего общего стола и серьезно докладывает:
— Живет в нагорной части. Улица Чичерина. Дом собственный. Во дворе сарай-каретник. Усадьба на две половины. Брат живет за стенкой. Дядьки — пахать вполне можно!
— Когда ты успел, Вася?
Друг мой подмигнул:
— Не зря хлеб едим с квасом!.. В доме три свиньи, двор полон кур и утей. Две ломовые лошади. Две телеги — площадки на резиновом ходу. Сбруя с колокольчиками — честь честью!..
Вот когда пригодились обширные Васины знакомства! Я изумлен его ориентировкой. Но для порядка спрашиваю:
— Не спугнул?..
— Да нет! Хлопцы мне рассказывали, «бражка» извозчичья.
В дальнейшем было установлено, что в царское время братья Степан и Егор занимались частным извозом на товарной станции. После революции Степан Иванович подался на железную дорогу — дружки прежние устроили. Сначала был младшим кондуктором, потом — старшим и, наконец, назначили его главным кондуктором для сопровождения товарных поездов. А Егор Иванович все так же был ломовым извозчиком и якшался с нэпманами.
— Но они, по-моему, пешки — сомневался начальник ДТО ОГПУ, выслушивая наши доклады. — Ищите ферзей да королей!
— Это кто такие? — шепотом спросил Васильев.
— Есть такие фигуры в шахматах, — так же тихонько пояснил Павел Бочаров.
— Выдумают же буржуи! — чертыхнулся Васильев.
Когда мы вышли от начальника, Вася тронул Бочарова:
— В какой стране живут те маты и шахи?
Павел расхохотался:
— Игра такая умственная, чудак!
Васильев без улыбки отрезал:
— Нечего зубы скалить! Игру-у-ушка! Грабителей искать треба швыдче! Ко-о-рроли-и-и…
Честно признаться, и я не особенно разбирался тогда в этой игре. Как-то вечером Бочаров принес доску и фигуры деревянные, показал, как нужно ходить ими и какой смысл игры. В Москве выучился.
Нам игра не понравилась. Васильев повертел в руках резных короля и ферзя:
— Найдем и вас!
Бочаров посмеялся и достал из внутреннего кармана френча маленькую книжку в твердом переплете.
— Понимаете, друзья, генерал Слащов написал про врангелевский Крым. Оправдывается.
— А где он? — озабоченно спросил Васильев, готовый идти и арестовать генерала-палача.
— Служит в штабе Красной Армии! — срезал нас Павел. — Проклял свое ужасное прошлое, порвал с белогвардейщиной и в 1921 году попросился в Советскую Россию. Книжку его открывает письмо Дмитрия Фурманова. И вот одно любопытное место…
Павел пролистал книжку, нашел нужную страницу.
— «В области специальной вожаки врангелевцев, разумеется, были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию, — читал Бочаров фурмановский текст. — И совершили, по- своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего. Красная Армия имела перед собою не случайный сброд и не военный кисель, а организованного, стойкого сильного, часто отважного и решительного, прекрасно обеспеченного врага, имеющего богатейший заморский тыл. Потому она и геройская, Красная Армия, что даже такого врага, а повалила, придушила, сбросила…»
Я слушал Павла и думал: как точно подметил писатель суть нашей борьбы с контрреволюцией. Чекисты не раз терпели неудачи, не однажды враги были хитрее нас. И все же в итоге наш, советский верх!
— Советую почитать, братцы, эту книжонку. Своего противника нужно знать, — говорил Бочаров. — Кому первому?..
Метнули жребий: фуражку на стол, в нее две бумажки! Васильев тянул первым. Развернул и с огорчением сказал:
— Везет тебе, Громов!
…Васильева мы посадили к дежурному по станции Сечереченск. Как только вызовут Нестеренко в поездку, чекист должен был дать в ОГПУ сигнал.
Раз сопроводили Нестеренко — ничего. Второй — опять без результата! Вел себя главный кондуктор как положено. Бочаров, ездивший наблюдателем, начал сомневаться: может, ошиблись и напрасно тратим время?..
— Эти братья батьку родного голодом уморили! — уверял нас Васильев. — Давайте караулить продовольственные поезда. Обязательно клюнут! Эти Нестеренко — живоглоты!
И он был прав. 10 августа Васильев забежал в отделение ОГПУ как угорелый.
— Пашка! В поезде жмых и кукуруза.
