— Я сказал вам все. Прощайте… господин Галиен Тукк.
— Стойте! — Галька вскинул веки.
Биркенштакк был уже на ногах. Его тень на стене напоминала громадную птицу тукана из учебника зоологии. Тень замерла.
Галька, давя в себе неловкость, сказал:
— Не все ли мне равно теперь… Оставайтесь в городе, если хотите.
Биркенштакк не скрыл радости. Стрельнул птичьими глазами:
— В самом деле? Вы… благородный человек!.. Но ведь фан Ригену нужен документ…
— У вас есть бумага?
Биркенштакк суетливо достал из кармана сюртука блокнот и вечную ручку с золотым пером — толстую, как палец пекаря Клауса. Вырвал листок.
Галька написал:
«Пусть советник Биркенштакк остается. Галиен Тукк».
— Вы благородный человек, — опять сказал Биркенштакк. Он протянул руку за документом.
Галька придержал бумагу.
— Одна только просьба, — хмуро проговорил он. — Никогда больше не выгоняйте ребят из дому… Пусть они хоть какие будут — не выгоняйте…
Тень закивала клювом. Потом Биркенштакк виновато сообщил:
— Но от меня уже ничего не будет зависеть. На днях меня переизберут…
Галька отдал бумагу и встал:
— Прощайте.
— До свидания… Галь.
— Прощайте.
В город Галька так и не вернулся. Еще три дня прожил в форте. Прибегали Вьюшка и Лотик, приносили от мадам Валентины разноцветные леденцы. Галька спросил у Лотика:
— Так и живешь у мадам Валентины?
— Ага… Тетки зовут назад, но я пока не иду… хотя она меня вчера нашлепала. — Он забавно сморщил нос.
— За что? — засмеялся Галька.
— А я из желтой бумаги окошко сделал, нарисованное. И на кристалл налепил. Ну, помнишь, тот, что в горшке растет… Она же сама говорила: это Вселенная, дом всего человечества. А если дом, почему без окошка?.. Она потом сама засмеялась и говорит: «Ладно, пусть так и будет…» Галька, а ты скоро домой вернешься?
Вьюшка тоже спрашивала:
— Ты скоро домой?
Галька рассеянно улыбался и лохматил Вьюшке и Лотику волосы.
Форт–майор Дрейк предлагал Гальке стать барабанщиком. Обещал ему через полгода чин капрала, а к пятнадцати годам офицерское звание форт–прапорщика.
— Я подумаю, — кивнул Галька.
Вечером на верхней площадке бастиона к нему подошел барабанщик Ведди.
— Галь… я спросить хочу… Если не так, ты не сердись.
Галька улыбнулся: чего, мол, сердиться–то?
— Там, на мониторе… — неловко сказал Ведди, — Когда расстрелять хотели… очень страшно было?
Галька подумал. Даже зажмурился, чтобы лучше вспомнить.
— Тогда… нет, казалось, что не страшно. А сейчас, когда вспоминаю, кажется, что было страшно… Понимаешь, я будто в двух человек превратился. Будто один стоит у мачты… и ему наплевать, гордый такой… — Галька усмехнулся. — А другой в сторонке и боится. Страх — он как бы отодвинулся… Ну, как в школе, на математике, множитель за скобки выносят…
Ведди серьезно вздохнул:
— Кажется, я понимаю… Видишь ли, для меня это очень важно. Ты уже испытал такое, а я еще нет… А ведь придется, наверно. Мы люди военные.
Галька опять улыбнулся:
— Это ты военный. А я пока не решил.
…Наутро Галька ушел из форта. Рано, до побудки. Оставил на кровати форму барабанщика, надел старые штаны и голландку и ушел.
Никто не знает куда. Следы его в этой истории теряются. Одни говорят, что он отправился в столицу, где учился старший брат. Другие — что просто пошел бродить по дорогам, искать…»
— Что искать? — слегка недовольно спросил мальчик.
Кто его знает? Может, приюта… желтое окошко, вроде того, которое наклеил на кристалл Лотик. А то ведь как получается: Вселенная — она, конечно, общий дом, но у каждого ли есть в этом доме свой угол и окошко с огоньком?.. Впрочем, слышал я еще одну версию. Будто Галька ушел из форта с капитаном– командором Крассом.
— Значит, Красс бежал?
— Нет, здесь проще. Он и Бенецкий дали подписку не участвовать больше в этой войне, и фан Риген их освободил. Бенецкий отправился к семье, а Красс… Кто его знает.
— Может, он стал опять командовать клипером? А Галька сделался юнгой?
— Ты знаешь, это тоже вариант. Хотя, пожалуй, излишне романтический… А точно ничего не известно. Зато известно другое…
— «Жители Реттерхальма, благодарные Гальке за спасение города, воздвигли ему памятник.
Местный скульптор вылепил Гальку из глины в натуральный рост. Потом отлил из бронзы. И поставили Гальку на низком, почти незаметном постаменте на краю обрыва. Впереди бастиона. Хорошо получилось. Галька стоял в своей старой голландке с закинутым на плечо галстуком, в мятых штанах с пуговицами у колен, босой, с неровно подстриженными, упавшими на уши волосами. Чуть исподлобья смотрел на реку, где за островом ржавел на сваях монитор со своей чудовищной мортирой.
Всем памятник нравился. Только Вьюшка говорила, что осенью и зимой Гальке холодно. Когда она приходила в форт, обязательно набрасывала бронзовому Гальке на плечи белую куртку. Вернее, китель. Его забыл в камере капитан–командор Красс.
У кителя были тяжелые медные пуговицы, их любил разглядывать Лотик. А потом одну даже оторвал украдкой. Дотику нравилась эмблема на пуговице: якорь, за ним скрещенные шпаги, а сверху — не то корона с острыми зубцами, не то встающее из–за горизонта солнце.
Лотик вместе с Вьюшкой часто бывал в форте. Форт майор Дрейк уговаривал Лотика, когда он подрастет, записаться в барабанщики, и тот обещал подумать. Но скоро форт разоружили, а гарнизон перевели в крепость Ной–Турм; город стало не от кого охранять.
Да и незачем.
Реттерхальм начал стремительно пустеть, а затем его не стало и вовсе…»
— Почему? — спросил мальчик.
— Много причин… После сильных дождей в ту осень пошли на холме сильные оползни, дома стали разрушаться… Молодежь не хотела оставаться в Реттерхальме, считала его глушью. Население старело и таяло. Мосты и замки рушились…
А главная причина, пожалуй, в том, что города, которые предали своих детей, долго не живут.
— Даже если одного?..
— Даже если одного, — тихо, но строго сказал Пассажир.
— А Углич? — будто самому себе прошептал мальчик.
Пассажир не удивился.
— Углич не предавал царевича. Его предали бояре, кучкй негодяев. Город здесь ни при чем.
— А от Реттерхальма ничего не осталось? Даже развалин?
— Может быть, камни да фундаменты. Но все поросло лесом.
— Но вот вы говорите: город предал Гальку…
