костюм, выбрал свежую рубашку и даже галстук. Тут опять навалилось обморочное бессилие. Он лег животом на спинку кресла, перегнулся. Кое–как достал на полу бутылку с остатками «Дракона». Задавив тошноту, глотнул. Внутри словно распустился горячий бутон. Голову продрало колючей щеткой. Корнелий резко выпрямился и, не глядя по сторонам, вышел.
— Удачи тебе, Корнелий, — добродушно сказал ему в спину автомат–привратник.
С шорохом задвинулась калитка.
Было около девяти утра. Жара еще не наступила, от газонов и кустов пахло свежестью. Посвистывали птицы. Корнелий никогда не знал их названия.
«И никогда не узнаю», — подумал он. Однако без нового страха, просто с горечью. Впрочем, и горечи большой не было. В Корнелии словно что–то отключилось. Остатки отравления выветрились, хотя голова еще немного кружилась. Сильнее других чувств была боязнь встретить знакомых. Станут здороваться, спрашивать, куда так рано собрался в выходной. И придется отвечать, сочинять что–то…
Но никто не встретился по дороге до станции. Вагон монорельса был тоже почти пуст. Отрешенно глядя за окно, Корнелий доехал до станции Девять Щитов. Серебристо–голубой купол храма со слегка выгнутой ладонью на вершине поднимался над холмом, над лестницами и гущей деревьев.
Не помогут Корнелию Хранители со своими щитами.
Он спустился на улицу, ведущую от холма.
Улица была почти без деревьев, с пыльными двухэтажными домами третьеразрядных контор, лавок, прачечных и похоронных бюро. Потом с двух сторон потянулись глухие бетонные стены складов. Этот непроницаемый бетон будто начал стискивать мозг и сердце. Но Корнелий не сбивал мерного шага. Он чувствовал: если запнется, остановится, страх стремительно вырастет и толкнет в паническое, бессмысленное бегство. И тогда что? Свистки, крики мегафонов, уланы на своих черных одноколесных мотоциклах…
Его, растрепанного, исцарапанного, вытаскивают из кустов… Наручники… Толпа любопытных, в ней знакомые. И стыд, стыд…
Впрочем, это думала как бы одна половина мозга, а вторая равномерно отмечала шаги.
Зажатая складами улица сделала резкий поворот, и Корнелий с размаху остановился перед белой чертой — словно грудью грянулся в стену.
Вот она!..
Белая, шириной в ладонь линия пересекала от края до края пыльный асфальт. Перед ней, белилами же, была сделана по трафарету надпись: «СТОП! ДАЛЬШЕ ПРОХОД ТОЛЬКО С ПРЕДПИСАНИЕМ».
Сердце опять ушло в тошнотворную пропасть, задергалось редко и с разной силой (кажется, у врачей это называется «сердечная недостаточность»?). Тем не менее Корнелий машинально потрогал карман с предписанием — так перед посадкой в аэролайнер проверяют, на месте ли билет.
Ух! Ух–ух–ух… ух… — толкалось сердце. Корнелий глотнул. Постоял. Зажмурился и шагнул через черту, отделившую его от живых.
МУНИЦИПАЛЬНАЯ ТЮРЬМА
Ничего, конечно, не случилось. Да и что могло случиться сейчас? Это ведь пока не тюрьма. Как ни странно, сердце почти успокоилось. Корнелий глянул вперед. Улица опять поворачивала. Корнелий механически зашагал и, достигнув поворота, увидел аллею с жидкими деревцами. В сотне шагов аллея упиралась в невысокую белую стену с зелеными воротами. У ворот будка с приоткрытой дверью и окошечком. Над стеной верхушки тополей и крыши под искусственной черепицей — такой же, как на доме Корнелия.
Совсем не страшно. Тюрьма выглядела провинциально, даже уютно, как в мексиканском городке из фильма «Любимый конь капитана Диего Лас Пальмаса».
Ни мирный вид тюрьмы, ни добродушная внешность палача не дают, конечно, осужденному надежды на спасение, но как–то успокаивают. Это Корнелий давно еще вычитал в какой–то детективной книжке. И сейчас он, правда, почувствовал себя спокойнее. Страх опять поулегся. Вместо него нарастало другое скверное чувство — ощущение казенной зависимости, стыдливой неволи. Вроде той унизительной беспомощности, с которой он принужден был являться по призыву на милицейские казарменные сборы.
Именно с этим поганым чувством Корнелий шагнул в дверь проходной будки.
За старомодным, с точеными деревянными балясинами барьером сидел на табурете караульный. В самой вольной позе — привалившись к стене и взгромоздив казенные уланские ботинки с крагами на высокий ящик из–под пива. Берет на нем был тоже уланский — со значком и номером, а штаны и клетчатая рубашка — штатские. С широкого ремня спускался и висел почти у пола десятизарядный длинный «дум– дум» в кобуре без крышки. Рожа у этого привратника ада была круглая и вполне тупая. Выражение на ней, однако, было глубокомысленное, ибо этот человек предавался одному из самых философских и древних занятий. Следил за мухой на потолке.
Услышав шаги, он перевел глаза с мухи на вошедшего, убрал с ящика ботинки. Подумал, поправил берет. С чисто уланской смесью фамильярности и сухости осведомился:
— Куда направляемся?
— К вам, наверно, дружище… — В развязности Корнелий постарался спрятать стыд за свою обреченность и опять подскочивший в груди страх. — К вам, больше некуда. Вот, прислали бумажку…
Стражник неторопливо взял двумя пальцами предписание. Зашевелил мокрыми, как у слюнявого мальчика, губами. Глянул из–за листка на Корнелия. Опять в листок. И снова из–за листка. Рот у него приоткрылся, в глазах появилось что–то вроде сочувствия. Большим пальцем он сдвинул берет далеко на затылок. Краем бумаги почесал подбородок.
— Да–а, братец. «Повезло» тебе… Держи. — Он сунул предписание в мелко дрожащую руку Корнелия, дотянулся до телефона, снятой трубкой поколотил по контакту. — Господин старший инспектор! Тут такое дело, не поверите… «Миллионер» явился!.. Да честное слово!.. Не–е, улицу не там перешел… А я–то при чем, господин старший инспектор? Не я же его сюда притащил!.. Ну да, «гони в шею»! А потом меня в шею? Да еще «двадцатку» вляпают за нарушение устава!.. Я понимаю, но что делать–то?.. Слушаюсь, господин старший инспектор… — Он положил трубку, со смесью жалости и задумчивого любопытства глянул на Корнелия. Лицо у парня стало даже слегка симпатичным. — Ты вот что… Двигай через двор по главной дорожке, потом первый поворот налево. Упрешься в контору. Там в комнате номер один сидит старший инспектор господин Мук. Он все оформит…
Привстав, парень вздохнул и толкнул внутреннюю дверь.
Старшему инспектору на вид было лет тридцать пять. Белобрысый, с невзрачным лицом и узкими плечами, он сидел за широченным конторским столом — совершенно пустым. Вертел в пальцах куцый карандаш. Поднял на Корнелия белесые ресницы.
— Это ты, значит, «миллионер»? Давай документ, бедолага… Да не стой, вон скамейка.
С ощущением, что все это жутковатый сон, Корнелий сел у белой стены. К страху он притерпелся настолько, что теперь испытывал даже что–то вроде болезненного интереса: а что дальше?.. Или это правда сон? Какая–то чужая комната с пустыми стенами, бесшумно качаются листья за решетками открытых окон… Какой–то бесцветный тип за облезлым столом читает бумагу. Про него, про Корнелия. Карандашом что–то нацарапал на столе (кажется, его, Корнелия, индекс). Прочитал, бросил бумагу в ящик. Сказал с искренней досадой:
— А какого черта они присылают в субботу? Что я с тобой буду делать? Исполнитель–то бывает по понедельникам.
В глубине души Корнелий поразился обыденности разговора. И огрызнулся так же буднично:
— А я при чем? Я сюда не просился.
Старший инспектор на это не рассердился. Покивал:
— Понимаю, тебе тоже кисло… Ах ты дьявольщина! Что же делать? Теперь будет волокита… Ладно, обожди… — Развернувшись, он взял с подоконника желтый аппарат с клавиатурой междугородной связи.
