ушел, после любовник сбежал, адреса не оставил. С лучшей подружкой Аней тоже сложности, у них то ли любовь была, то ли дружба в художественном преувеличении. Как результат — Маринка привязаться боится (а кто не боится?), что бросят ее — боится, что не любят — боится, словом, сидит в темной комнате, а в каждом углу по мохнатому пауку размером с лошадиную голову. И углов много, комната нестандартная.
Ну и какую бумажку ей представить, чтобы знала — нужна она в этой квартире? Пошутил: «Ты тут персона номер один, тортилы без тебя сдохнут от голода». Вскинулась: «А ты? Ты не сдохнешь?» Прошло то время, вырос, панцирь черепаший нарастил. Ответил: «Я? Не-е. Просто стану чуть грустнее».
Понятно, такой ответ разве может удовлетворить? Надо ведь, чтобы руки к потолку воздевал, волосы клоками вырывал. Чем нелепее и театральнее, тем больше доверия.
Но сменила гнев на милость. Наутро принялась повествовать про разбор полетов в школе — ее и какого-то Жоэля похвалили, Марьон заставили переделывать, колумбийца Виктора отчитали… Слушал вполуха, тут она говорит: «Повтори последнюю фразу». И началось: «Не буду ничего рассказывать, тебе на все наплевать». Ни людей этих не видел, ни картинок — какое до них может быть дело? Компьютер барахлит — вот на что не наплевать. Последнее время информатика затянула. Жаль, когда в универ поступал, не подумал сунуться на факультет кибернетики — профита от такого образования побольше, чем от биологии.
Маринка забилась в свой угол, начала щеки дуть. Спросил:
— Учишься сегодня?
Молчание, затем мрачное:
— Нет.
— Дома сидишь?
— Нет.
— А куда собралась?
Не иначе как перемывать остатки костей. Дурочка, нашла тоже внутреннего врага. Воюет. Выстрелила дробью:
— Куда-куда. Неважно куда.
Полчаса прошло. Она сидела у себя за аквариумом, ничего не делала, просто сидела. Сказал, глядя сквозь толщу воды:
— Пустые это переживания, понимаешь?
Отозвалась не сразу. Вообще, это напоминало диалог заторможенных.
— Хочется близости.
— У тебя уже наметилась близость… с Воробьем.
Смолчала.
Вместо того чтобы сидеть и напряженно думать о близости, занялась бы делом. Нарисовала б что- нибудь, сразу полегчало бы. Продукт важен, а не переживания. Она огрызнулась:
— Тебе не человек рядом нужен, а машина!
— Просто я от себя много требую и от других тоже.
— Что ты от себя такое требуешь? Даже на работу ходить не желаешь.
Художница, голова в облаках, а вдруг берет и выдает стадную истину типа «мужик должен быть социально проявлен». Кому он должен? Разве только себе. Но с собой он без посторонних разберется, тем более без социума. На этот раз сам не ответил. Через час она ушла.
97
— Мне Катья написала!
Воробушек приятно возбужден. Знал бы, что не только ему: утром от Катьки уже два мэйла. В одном расспрашивает, что за тип этот Альберто, а в другом, вдогонку, одна фраза: «А фотка есть?» Катя такая — ей нужно все и сразу, она центр Вселенной. Может, не стоило ее подсовывать Воробушку.
— Марина, оказывается, у нас с ней двадцать лет разницы!
— Ну и что. Русских женщин разница в возрасте не смущает.
— Да?! — Воробушек обрадовался, но тотчас насторожился: — А что так?
— Ну, мужчина — защитник, охотник…
Погрустнел:
— Да у вас каменный век… Во Франции давно равноправие…
Марина поискала глазами заварной чайник:
— Ты ж не хочешь «икебану». Давай я чай сделаю?
Воробушек вспорхнул со стула:
— Я сам! У меня… заварено уже.
И продолжил, вглядываясь в темноту чугунного чайничка:
— Француженки сами не знают, чего им надо. Как моя бывшая, Вероника. Она и заботы хотела, и свободы. Желала независимой себя чувствовать, но чтобы за нее платили.
— Я слышала, француженки не любят, когда за них платят.
— Ну коне-е-ечно! — Воробушек долил в заварной чайник кипятку. — Кто ж этого не любит. Лицемерие одно.
В кухню вошла Марьон (Альберто заклеймил ее феминисткой). Конец разговора она слышала, и завязался было скучный спор, но зазвонил телефон, и Воробушек полетел в комнату.
Марьон достала сладкие хлебцы. Марина кивнула на «мадленки»:
— Давай с нами чай?
Как будто у Марьон вокруг лица была продета нитка, и эту нитку стянули, а с ней и личико, съехавшееся в гузку.
— Чай? С Альберто? Ни за что. Этот жлобяра его по десять раз доливает. — Марьон заглянула в кастрюльку на плите и снова стянула нитку: — С молоком!
— Ну да, он с молоком любит.
— Но ведь это — остатки! Видела у него большую чашку на письменном столе? Что не допьет — в кастрюльку. Потребляет это потом, с микробами.
— Где микробы? — вернулся в кухню Воробушек.
Марьон махнула рукой и пошла к себе.
Марина подумала — да пусть себе экономит, зато всегда выслушает.
— Воробушек, а вдруг и правда мои переживания — на пустом месте?
— Не бывает пустых переживаний, — Альберто смотрел на струйку, бежавшую из носа чайничка, и прикидывал: «Может, вылить?» Но это была всего третья производная. Зеленый чай всегда бледный. — Живое чувство не может быть пустым. И никому не позволено судить — что пустое, а что нет. Знаешь притчу про Свинью и Бабочку? А хочешь чая с молоком?
— Нет!!!
98
Когда Альберто был маленьким, он воображал папу Одиссеем, отлучившимся в опасное путешествие. Решимость ждать его до победного смутило появление Жиля Мартена с карамельками и летними приключениями. Папа путешествовал десять лет подряд, писем не слал, карамелек — тоже. Дело не в подарках, но можно быть и поактивнее. По здравом размышлении Альберто решил, что отец героически погиб, сражаясь с Циклопом. Уже в детстве у Альберто появилась тяга к экономии, и когда мама закапывала ему глазные капли, он завидовал Циклопу: тому бы потребовалось только полдозы.
Идиотизм истории с отцом встал перед Альберто с режущей глаза ясностью вскоре после его двадцатилетия. Синьора Алисия, соседка, ведавшая сдачей квартиры в Сарагосе, принялась названивать и
