Там, где хочешь

Джулия рассказывает новости, впрочем, в Милане ничего не происходит, работа все та же — переводы с французского и русского, «да, у меня есть роман с русским мужчиной!».

— А у меня — с итальянским, — почему-то произносит Марина.

Полчаса — ну разве это время?

«Русский мужчина» обретается в Риме, он оператор на ТВ, второй российский канал; приехал в Милан снимать показ мод, а она, Джулия, там переводчицей работала. Тридцать лет, женат, но с женой не живет.

Марина поправляется: с итальянцем никакой не роман, это для красного словца, что-то непонятное с этим итальянцем. Он иногда кладет руку на плечо или на колено, но это не значит ничего, он не влюблен, и она не влюблена. На законопослушного француза не похож, хотя родился здесь. В машине не пристегивается, отпустит руль, руками машет, что-то доказывает, а авто по трассе идет сто тридцать.

Про настроение, про беспокойство, про край плаща — не рассказывается.

На прощание Джулия снова стискивает Марину, опять признания в любви, пожелания, поцелуи. Наконец объятья разорваны, Джулия торопится прочь, оглядывается:

— Пока, красавица моя!

Марина смущается, отправляет вдогонку неловкое «Пока!»

Джулия сказала, что с итальянцами надо быть осторожнее, они соблазняют красиво, со вкусом, и не ради обладания — а ради самого процесса соблазнения. Не чувства у них, а просто эмоции.

Марина думает — интересно, а у Джулии тоже «просто эмоции»? И «Ноэль не такой».

44

— Я кое-что про тебя знаю.

За четыре часа — с тех пор как уехал — опять накапало внутри, растеклось лужицей легкого волнения. Джулия отвлекла, да ненадолго.

Предложил, когда к отелю подъехали, — давай, вызовешь черную красотку, подменит часа на три. «Адила уехала на выходные». — «А Бенжамен?» — «У него шаббат». Он смешной, Бен, — когда деньги нужны, шаббат не в счет. «Нельзя же работать», — однажды удивилась Адила, а Бен подмигнул хозяйке: «Да разве это работа? Удовольствие одно!» К нему как раз приятели ожидались со свежей травой.

— И что же ты обо мне знаешь?

— В воскресенье скажу, — Марина улыбается.

— Я не доживу, не дразни меня, — Ноэль фыркает в трубку. — Ну?

— Джулия говорит, у итальянцев национальное развлечение — девицам голову морочить.

Из телефона — пулеметная очередь: обобщают одни идиоты; Джулия твоя глупа; он не может строить отношения — любые — с человеком, который слушает кого угодно, только не самого себя.

Ноэль кипятится, Марина посмеивается, и он потихоньку остывает.

— Я посмотрел «Утэну».

Разговор наконец становится доверительным, теплеет, в половине второго Марина расстилает матрас, ныряет под одеяло. Темно, тепло, клонит в сон, хочется молчать, слушать, он немного болтлив, Ноэль, но это мило… и внезапно возникает желание рассказать про отношения с Аней. Про любовь, которой больше нет.

45

Нашел две приятные квартирки в приличных пригородах. Договорился посмотреть.

Наутро Маринка домой не явилась. Позвонил ей днем — бурчит в трубку, явно не с той ноги с матраса встала. Сказал, что через два часа ждут в Сен-Море и после — в Везинэ. Пускай подъезжает.

Первая квартирка — сорок метров: две клетушки, чулан, кухня; ключи от подвала дают, во дворе можно велик прицепить. Хозяева — муж-с-брюхом/жена-с-химией, пресные до жути. Наврал, что работа у Тибидоха постоянная (на компьютере нарисовал себе три тысячи евро в месяц). Мадам с химией читает по складам: «Э-ко-лук… А чем ваша фирма занимается?» Принял авторитетный вид: «Экологией. Выезжаем на место, где собираются что-то строить, делаем замеры, проверяем, обретается ли там живность, законом охраняемая, оцениваем, насколько вторжение строителей повредит окружающей среде…» Мадам с химией пальчики перед бюстом сцепляет: «Вы делаете великое дело!» Да-да, великое, только Тибидоху, борцу за болотных пауков, у которых в прямом смысле уходит почва из-под ног, живность до фени, его одни «евры» интересуют. На прощанье тетка говорит, что позвонит, «если выбор падет на вас».

В Везинэ Маринка оживляется, пялится по сторонам. Хозяин просит подождать у подъезда, квартиру смотрят. Накрапывает дождь, на третьем этаже окна открыты, слышны голос хозяина и женский смех — такой идет в ход, когда надо что-то выцыганить. Конкурировать сложно. Маринка явно нервничает. Место действительно неплохое, дворик, тихо. Опять же велики стоят.

Через пять минут из подъезда выходит мамзель на каблуках, ноги из подмышек, можно не подниматься. Худой мужичонка, загорелый донельзя, демонстрирует тридцать два квадрата — снова две клетушки, на кухне двое не разойдутся, зато вид на черепицу крыш, за которую солнце закатывается. Мужичонке нужен гарант, гаранта нет, «ваши бумаги будет рассматривать агентство, оно выберет самого выгодного квартиросъемщика». На вопрос: «Мы у вас какие?» — загорелый радостно сообщает: «Двадцать четвертые». Оставил бумаги, но безнадега.

Маринка ужасы принялась воображать: агентство поймет, что бумаги липовые, упекут за решетку. Домой доехали — сдулась, улеглась на кровать, ни есть, ни готовить не желает. Кино смотреть «не хочет». После трех часов молчанки заявляет: «Отпусти меня». С нажимом. Не ответил. Началось: ничего не чувствуешь, ничего тебе не надо, отпу-усти-и. Обернулся: сидит на кровати, взъерошенная. Сказал: «Я тебя от-пус-тил». «Тебе на всё наплевать! Ты меня даже не удерживаешь!» Ответил: «Что удерживать-то — ты сама уже все решила». Через четверть часа оглянулся — спит. Да нет, наверняка просто дурь вступила, так не уходят: зачем тогда тащиться квартиры смотреть? Шпиона ей на компьютер поставить, как Тибидоху. Подружке своей, Ане, наверняка отчеты шлет.

46

Когда Корто позвонил, стояла под зонтиком около чугунного носорога у входа в музей д’Орсе. В семь утра вышла из отеля, добрела до Сены, спустилась к воде. Набережная была сырой от дождя и пустынной. После ночного телефонного разговора это вернулось. Беспокойство; ощущение присутствия — так и тянет оглянуться, да ведь нет никого на набережной Сены спозаранку в субботу. Нет этого человека. Что он сегодня будет делать? Спит ли еще? Где он сейчас? Думаешь «где», и беспокойство набегает — будто рябь на сердце. Нет, не может человек уйти, защемив дверью край плаща. Он где-то рядом. И — рябь: если — рядом, то почему его нет? А если его нет, то где он? Здесь, на набережной, субботним утром впервые случилось с ней это мимолетное головокружение: сердце выскользнуло из грудной клетки, как мокрое мыло из ладоней, и начало падать, а-а-а-ахх. И в месте, где оно только что было — уже не рябь, а ломота. Из-за ерунды: вспомнила, как он сказал: «Ты бледная, питаешься, наверно, кое- как. Если я куплю тебе витамины, будешь их пить?» Кто она ему, чтобы он — так? Где он сейчас? Где?