Попытался «Монд» почитать: социалисты выдвинули кандидатом в президенты Сеголен Руаяль. Каким это показалось далеким. И ненужным.
Стал перебирать фотографии — они в компьютере по папкам.
9
— Это Клелия.
Ноэль взял со стола фотографию в рамке, протянул.
Пятилетняя девочка с чуть раскосыми глазами и темными прямыми волосами до плеч. Обычная девочка. Нет, не обычная: дочка Ноэля — как бы немного он.
— Славная.
Элизабет заглянула попрощаться. Днем она ходила покупать Ноэлю пиццу — у него на обед ни секунды — и ей, Марине, принесла. Приятно.
Все ушли; Ноэль периодически выкрикивал из кабинета: «Еще минут двадцать…» Да хоть сорок. Теперь каждый день вместе.
В ресторанчике при «Трех Ступеньках» сели у окна с видом на церковь светлого камня, высокую, угловатую.
— Я с тобой растолстею. Дома еще ела, а в отеле на чае сидела.
Ноэль захлопнул меню:
— Позволишь, я за тебя закажу? Обещай, что завтра позвонишь в «Акацию» и откажешься от этой работы. — И не дав возразить: — Она ничего не дает, кроме копеечного заработка. Из-за нее у тебя сбит режим, день после смены коту под хвост, и желудок посадишь. Ты должна собраться, нарисовать мангу — пошлем ее режиссеру, который
— Ноэль, знаешь, какой это труд? Если в цвете делать!
— А легко не будет. Зато когда
Он так увлеченно говорил, что подумалось: а если он прав? Послать рисунки — нет, не Сиро Масамунэ, а Айко Аоки, королеве
Ноэль заказал обоим по гусиной печенке с красными фруктами; Марине взял ягненка с кабачком и морковью, а себе — этот ужасный тартар, горстку сырого мяса, увенчанную яичным желтком.
— Сейчас придумаем историю. Извини, я руки помыть.
Марина достала мобильный: один неотвеченный звонок. Одно сообщение.
10
Утром, едва фотографии обнаружила, позвонила:
— Как ты?
— Живой.
— Прости меня.
— Не за что прощать. Это… мое харакири. — Помолчал. — Только никак не подыхается.
— Я не дам тебе уме…
Всё, весь разговор. Трубку положил, выдавив «пока». Вышла на балкон, смотрела на мертвый фонтанчик, смотрела, смотрела. Нет, не миновало это — жалость, и сожаление, и необходимость зализывать чужие раны.
Да и свои. Отрывать надо, само не отсохло.
Ноэль встал за спиной:
— Вот ты где… Не холодно?
Снял пиджак, на плечи накинул. Поцеловал в шею:
— Я на минуту. Андрей ждет.
— Андрей?
— У меня русский парнишка работает. По-своему любопытная история, расскажу.
В два часа дня Денис появился в скайпе. Отстучала:
«Что я могу для тебя сделать?»
«Ничего. Жду, когда пройдут промывания, и, может, оцепенение уйдет. С сиделкой легче, я пользуюсь твоей свиньей Марго. Пока».
Появился уже к вечеру.
«Ты забыла тут
«Как ты?»
«На сегодня отошел. Слухи о моей смерти были сильно преувеличены».
«Я рада…»
«У мамаши в Праге обнаружилась русская знакомая, одинокая мамзель тридцати трех лет, с ребенком. Недюжинный интерес проявляет, зовет в гости. Решил смотаться».
Непонятно, что больше задело — его тон или «мамзель».
«Ты ей сообщил, что дамочки с довеском тебя не интересуют? Или это вето только на меня распространялось?»
Расхотелось сожалеть и раны зализывать. Едва очухался — играться принялся. Ревность вызвать хочет, что ли.
«Да ладно, с мамзелью пока не говорил. Может, там и ребеночка нет».
Спустя четыре часа она сидит в «Трех Ступеньках» и слушает оставленное сообщение. Наворачиваются слезы, как днем, когда смотрела на мертвый фонтанчик.
11
— Так вот, насчет Андрея… — Ноэль задержался взглядом: — Все в порядке?
Смотря у кого.
— Да. И что Андрей?
— Не уходи от ответа. Мы не для того по отелям мыкаемся, чтобы врать друг другу.
— Денису плохо.
— Так позвони ему.
— Сказать нечего…
У Ксеньки подруга все жалела своего бывшего, тот по пьяни бегал плакаться. Это надоело ее бойфренду, и он вещи собрал.
Но сказать и правда нечего. Только то, что вечно болеть не будет, но это Корто и сам знает, с его-то цинизмом.
— Расскажи про Андрея.
Андрей был знакомым Аннагуль. Выучился информатике в Новосибирске и работал в Ашхабаде шофером, поскольку российский диплом работодателей не впечатлял. А Ноэлю программист требовался. Элизабет стояла насмерть в префектуре, доказывая, что русский из Туркменистана — незаменимый
