Э, друг мой, с каких это пор вы стали так пугливы? Значит, Преван этот так уж страшен? Но поглядите-ка, до чего я скромна и простовата! Я его часто встречала, этого несравненного победителя, и едва удостаивала окинуть его взглядом! Чтобы заставить меня обратить на него внимание, потребовалось ваше письмо — ни больше, ни меньше. Вчера я исправила допущенную мною несправедливость. Он сидел в Опере почти напротив меня, и я им занялась. Он, во всяком случае, красив, и даже очень красив: тонкие, изящные черты лица! Вблизи он, должно быть, выглядит еще лучше. И вы говорите, что он хочет мною обладать? Несомненно, это будет для меня и честью и радостью. Кроме шуток, мною завладела эта прихоть, и — сообщаю вам доверительно — я уже сделала первые шаги. Не знаю, окажутся ли они успешными. Но вот что произошло.
Когда мы выходили из Оперы, он оказался в двух шагах от меня, и я очень громким голосом условилась с маркизой*** встретиться с ней в пятницу за ужином у маршальши. Кажется, это единственный дом, где мы с ним можем друг друга повстречать. Я не сомневаюсь, что он меня слышал… Неужели неблагодарный не явится? Скажите мне, как вы думаете, он придет? Знаете, если его не окажется, я целый вечер буду в дурном настроении! Как видите, ему не так уж трудно будет за мной ухаживать. А еще больше удивит вас, что не так уж трудно будет ему и понравиться мне. Он говорит, что готов загнать шестерку лошадей, ухаживая за мной? О, я спасу этим лошадям жизнь! Да у меня и терпения не хватит так долго ждать. Вы знаете, что не в моих правилах тянуть, раз уж я на что-то решилась, а в данном случае решение у меня принято.
Ну что же, согласитесь, что говорить мне дело — вещь приятная. Разве ваш «важный совет» не возымел огромного успеха? Да и как могло быть иначе? Я уж так давно прозябаю! Вот уже больше полутора месяцев, как я не позволяю себе повеселиться. И вдруг подвертывается случай — могу ли я отказать себе? И разве предмет того не стоит? И есть ли другой, более приятный, какой бы смысл вы ни придавали этому слову?
Даже вы сами принуждены отдать ему должное: вы не просто хвалите его, вы ему завидуете. Ну, так вот, я буду судьей между вами, и этим-то я и намереваюсь заняться. Я буду судьей справедливым и взвешу обоих на одних весах. Что до вас лично, то материал на вас уже собран, и следствие может считаться законченным. Не будет ли справедливо заняться сейчас вашим противником? Ну же, подчинитесь добровольно и для начала сообщите мне, пожалуйста, героем какого такого тройного приключения он является? Вы говорите о нем так, будто я ничем другим не занималась, а я ровно ничего об этом не знаю. По всей видимости, оно произошло во время моей поездки в Женеву, а зависть ваша помешала вам сообщить мне о нем. Как можно скорее исправьте свою вину. Не упускайте из виду, что ничто, касающееся его, мне не безразлично. Насколько я помню, по моем возвращении об этом еще толковали, но я была занята другим и вообще редко прислушиваюсь к таким историям, если они старше сегодняшнего или вчерашнего дня.
Даже если то, о чем я вас прошу, вам и не очень приятно, разве это не самое ничтожное вознаграждение за все мои заботы о вас? Не они ли приблизили вас к вашей президентше, когда допущенные вами глупости вас от нее отдалили? И не я ли дала вам средство отомстить за неблаговидное рвение госпоже де Воланж? Как часто вы жаловались на то, сколько времени приходится вам терять на поиски приключений! Теперь они у вас под рукой. Любовь, ненависть — выбирайте что угодно: все спит под одной крышей. И вы можете жить в двойном обличье — одной рукой ласкать, а другой наносить раны. Даже приключением с виконтессой вы обязаны мне. Оно мне по вкусу, но, как вы сами сказали, надо, чтобы о нем заговорили. Ибо, если в данном случае — с этим я согласна — вы пока должны были предпочесть тайну огласке, надо признать, что эта женщина не заслуживала столь великодушного отношения.
К тому же я лично тоже ею недовольна. Кавалер де Бельрош находит ее более привлекательной, чем я бы того хотела, и по многим причинам мне желательно было бы иметь предлог, чтобы прекратить с ней отношения. А есть ли предлог более благовидный, чем возможность заявить: «С этой женщиной невозможно больше встречаться».
Прощайте, виконт. Имейте в виду, что в вашем положении времени даром терять нельзя. Я же свое время употреблю на заботы о счастье Превана.
Париж, 15 сентября 17…
Уверяю тебя, что это человек совершенно исключительный. Мама говорит о нем много дурного, но кавалер Дансени — много хорошего, и мне кажется, что прав он. Никогда не видела я такого ловкого человека. Он передал мне письмо Дансени при всех, и никто ничего не заметил. Правда, я очень испугалась, так как ни о чем не была предупреждена, но теперь я буду настороже. Я уже отлично поняла, каким образом он хочет, чтобы я передала ему ответ. С ним очень легко столковаться, по одному взгляду его понимаешь, что он хочет сказать. Не знаю, как это у него получается. В записке, о которой я тебе уже говорила, он писал, что при маме будет делать вид, будто совсем меня не замечает. И действительно, всегда кажется, что он меньше всего думает обо мне; а между тем всякий раз, что я стараюсь поймать его взгляд, я могу быть вполне уверена, что тотчас же встречусь с ним глазами. Здесь живет одна мамина приятельница, которой я прежде не знала; она, видимо, тоже не любит господина де Вальмона, хотя он к ней очень внимателен. Боюсь, как бы ему не наскучила жизнь, которую тут ведут, и он не вернулся в Париж; это было бы до крайности огорчительно. Доброе же у него должно быть сердце, если он приехал сюда исключительно для того, чтобы оказать услугу своему приятелю и мне! Я хотела бы как-нибудь выразить ему свою благодарность, но просто не знаю, как с ним заговорить, а если бы даже мне и представилась такая возможность, я бы до того смутилась, что, наверное, не сумела бы слова вымолвить.
Только с госпожой де Мертей мне легко говорить о моей любви. Может быть, даже с тобой — хотя я тебе все говорю — в живой беседе меня бы это смущало. И с самим Дансени я часто, словно помимо своей воли, ощущала какую-то робость. Я себя за это жестоко корю и все на свете отдала бы за то, чтобы найти минутку, когда я могла бы хоть один раз, один-единственный раз сказать ему, как я его люблю. Господин де Вальмон обещал устроить нам возможность свидеться, если я соглашусь во всем следовать его указаниям. Я готова сделать все, чего он потребует, но не могу понять, как это можно было бы осуществить.
Прощай, милый друг, мне больше не на чем писать[24].
Из замка ***, 14 сентября 17…
Либо письмо ваше насмешка, которого я не понял, либо вы писали его, находясь в состоянии пагубного безумия. Если бы я знал вас не так хорошо, прелестный мой друг, то и впрямь очень испугался бы, хотя, что бы вы там ни говорили, я не из пугливых.
Читаю ваше письмо, перечитываю, но это не продвигает меня ни на шаг, ибо понять его в буквальном смысле просто невозможно.
Что же вы все-таки хотели сказать? Только ли, что не стоит тратить таких усилий против столь неопасного врага? Но в данном случае вы, может быть, ошибаетесь. Преван действительно обаятелен — более, чем вы думаете. Он прежде всего обладает весьма выгодным для себя даром привлекать к своей любви внимание ее предмета, так как очень ловко умеет воспользоваться любой беседой — и в узком кругу, и в большом обществе, — чтобы о ней заговорить. Мало таких женщин, которые не попали бы в эту западню и удержались от ответа, ибо все притязают на тонкость ума, и ни одна не захочет упустить случая проявить ее. А вы достаточно хорошо знаете, что женщина, согласившаяся говорить о любви, вскоре кончает тем, что заражается любовью или, по крайней мере, ведет себя так, как если бы была увлечена. Этим способом, который доведен им до подлинного совершенства, он и достигает того, что ему часто удается заставить самих женщин свидетельствовать об их собственном поражении. Говорю так, ибо сам это наблюдал.
Я был осведомлен о его секрете лишь из вторых рук, так как никогда не был близок с Преваном. Но
