полком командовать.
За основу оплаты труда военнослужащего берется средний прожиточный минимум, не минимальный, как у нас, а именно средний, и средний французский. Вводится ряд коэффициентов, зависящих от должности и звания, и над всей этой суммой сразу же воздвигается 80-процентная надбавка. Опять-таки не так, как у нас. Исчисление идет не снизу вверх (если ты будешь себя хорошо вести, мы тебе дадим в конце года ЕДВ — единовременное денежное вознаграждение), а сверху вниз, т. е. при образцовой службе ты имеешь возможность получить 185 процентов. Но это — при образцовой. Никто никого не уговаривает. Подсчет осуществляется ежемесячно. Ты плохо отстрелял — от твоей «надстройки» откусили 15 процентов; ты плохо отводил — еще 15 процентов; неудовлетворительно нес службу в наряде — еще 5 процентов; напился и учинил дебош — тут в зависимости от обстоятельств можно поплатиться 25–50 процентами. В общем, гуляй и бездельничай, рванина, но все за твой счет. Если ты в сумме «нашалил» на 90 процентов, то с тебя взыщут в этом месяце 85, пять перейдут на следующий месяц; то есть тебя не опустят ниже среднего прожиточного минимума. Общественное мнение в части постоянно настроено таким образом, что над таким «шалуном» потешаются его товарищи, его «пилит» родная жена, на него укоризненно смотрят соседи. Альтернатива у него невелика — или надо уходить из армии, или срочно уходить, как минимум, в «золотую середину».
— А неуставные взаимоотношения во Франции есть? — поинтересовался я.
— Что такое неуставные взаимоотношения? Я объяснил.
— А, нет!.. — последовал ответ. — Один полк укомплектован полностью контрактниками- профессионалами. Второй — солдатами срочной службы, третий смешанный. Срочник служит год. Из этого года его три месяца учат в училище, девять месяцев — сама служба. Общественное мнение создано таким образом, что контрактник-профессионал, ударивший, оскорбивший или иным способом обидевший срочника, становится чем-то вроде прокаженного. Его сторонятся, ему не подают руки, на него смотрят с презрением и осуждением. Кроме того, его весьма и весьма ощутимо покарают в финансовом отношении. На таком фоне, прежде чем кого-то ударить, десять раз подумаешь, а если ударишь, то потом сто раз кулак себе отгрызешь.
— А религия?
— А что религия? Веруй в кого хочешь, но за забором. Пять дней в неделю ты на службе, ты солдат, ты гражданин со свободой совести, но держи свою совесть при себе. В субботу-воскресенье молись, крестись, хоть лоб разбей; но в понедельник ты опять на службе и ты опять солдат.
Все взаимоотношения в армии построены на уважении к личности, на почитании герба, флага, гимна. И это не просто слова. У каждого командира дивизии есть служебная резиденция. Он приступил к исполнению служебных обязанностей — и под звуки гимна страны на флагшток взмывает государственный флаг Франции. Он закончил служебный день — опять гимн, но флаг соскользнул с флагштока. Попробуй в таких антисанитарных» условиях напиться на службе и потихоньку улизнуть. И у нас, и во Франции курсант, заканчивая училище, твердо знает, что он будет командиром взвода. Он предполагагает, что когда-то, станет командиром роты, батальона, но это будет когда-то потом, не скоро, поэтому все учатся избирательно, пропуская мимо ушей всевозможные премудрости командования этой самой ротой и батальоном. Выпускнику любого военного училища в СССР (а позже в России) гарантировано, при известном качестве, естественно, прохождение от командира взвода до командира батальона. Но весь этот путь ты пройдешь (если пройдешь) на раз и навсегда полученном багаже знаний, набивая на тех же самых местах бесчисленное количество раз набитые твоими предшественниками шишки. А французы взяли и предельно упростили этот болезненный процесс. Аттестовали тебя на должность командира роты — в училище на переподготовку; на начальника штаба командира батальона — в училище на переподготовку. В течение 1,5–2 месяцев тебе дадут полный объем знаний по твоей конкретной должности. Ты сдашь массу экзаменов и зачетов, и дальше уже можно набить шишку только по собственной тупорылости. Период становления в должности существенно сокращается, болезненность этого процесса сводится практически к нулю и, соответственно, к нулю же сводится количество брака. По-видимому, исходят из известного выражения: «Медведей же учат на велосипеде кататься». Приятное оставили впечатление французы: раскрепощенные, свободные, высокопрофессиональные, высокопатриотичные, служащие за совесть офицеры Государства, в основе организации которого лежит здравый смысл.
Задача по встрече в Туле кандидата в президенты России Б. Н. Ельцина родилась, я бы сказал, спонтанно. Буквально за считанные дни до 31 мая (даты визита) я получил такую задачу от командующего ВДВ генерала Грачева. Собственно, ехал Борис Николаевич не персонально в дивизию, ехал в Тулу. Элементом этой поездки было посещение полигона. Я прибыл в родной, можно сказать, город. Легко и просто состыковал планы с секретарем обкома и председателем облисполкома. Возникло одно недоразумение. Юрий Иванович Литвинцев — первый секретарь обкома — полагал встретить гостя в Тульском аэропорту. Я ему доказывал, что хотя длина взлетно-посадочной полосы позволяет, но она, полоса, горбатая, и длиннофюзеляжные самолеты на нее сажать нельзя ввиду существующей опасности катастрофы.
— Ничего, ничего, примем, — сказал секретарь. — Мои специалисты, — Юрий Иванович сделал ударение на последнем слове, — считают, что можно. — Ну, сумеете принять — так принимайте. Но летуны плюнули на выкладки «специалистов» Литвинцева и сажать ТУ-154 в Туле отказались, посадили в Калуге. От Калуги до Тулы почти 100 километров. Пока встретили, пока доехали, что-то случилось с позвоночником Бориса Николаевича. Им занялась медицина. График встречи «посыпался» с самого начала. Разошлись обиженные, прождавшие более 1,5 часов директора тульских оборонных заводов. Кто-то еще по-крупному обиделся, кажется, преподаватели вузов, точно не помню. Все было не так и не то, но на полигон будущего президента командующий ВДВ Грачев привез в точно установленное время.
Дивизия легко и непринужденно продемонстрировала все, что умела, и даже несколько больше. Александр Петрович Колмаков командовать умел. Я при всем этом действе являл собой нечто среднее между режиссером-постановщиком, главным военным советником, распорядителем-церемониймейстером, комендантом района и городовым. На основании расчета, произведенного безукоризненным, непревзойденным мастером своего дела, заместителем командующего дивизии по воздушно-десантной подготовке полковником Петром Семеновичем Неживым, боевая машина с десантировавшимся внутри ее экипажем приземлилась метрах в 250 прямо перед смотровой трибуной. Лейтенант и сержант в считанные секунды расшвартовали, завели и двинулись к трибуне для доклада.
Борис Николаевич поманил пальцем Главного Носителя Кейса. Носитель извлек из дипломата и передал ему двое часов. Борис Николаевич немного подумал, снял с руки и положил в карман пиджака свои собственные часы. На их место надел одни из поданных Главным Носителем. Когда запыхавшийся лейтенант доложил: «Товарищ… — лейтенант замялся, — кандидат в президенты России, экипаж…», Борис Николаевич отстегнул с руки часы и прочувствованно вручил их лейтенанту: «Сынок, спасибо, от себя, свои». Достал из кармана брюк вторые, точно такие же, и вручил их сержанту с благодарностью. Надо полагать, что лейтенант с сержантом так и ушли в полной уверенности, что кандидаты в президенты имеют минимум по двое одинаковых часов — одни на руке, другие в кармане.
Борис Николаевич вернул часы из кармана пиджака на надлежащее место, и все поехали на новую смотровую точку, в конце показных, занятий прошла примерно 20-минутная встреча с воинами- десантниками. Солдаты, младшие офицеры молча пялили глаза — не каждый день, чай, можно увидеть кандидата в президенты. Борис Николаевич говорил что-то о крутом возрождении России, о том, что в России должна быть русская армия, в которой должны служить русские солдаты и офицеры. Ему бы сказать российские, но он почему-то сказал русские. Майор, замполит батальона, кинулся выяснять, что же делать, если комбат — украинец, зам. — белорус, он, замполит, — русский, а зам. по вооружению — немец. Борис Николаевич досадливо отмахнулся от навязчивого замполита: «Разберемся!» — и объявил о том, что намерен подарить славной Тульской дивизии 500 квартир. Публика отреагировала довольно-таки жидкими аплодисментами. Цену предвыборных обещаний все уже знали. Борис Николаевич, по-видимому, ожидал более бурного проявления эмоций. Такое отсутствие энтузиазма его покоробило. Он недовольно насупился. Командующий поспешил закрыть встречу.
Как я уже неоднократно говорил: «веселие Руси есть пити» — многовековую традицию нарушать не стали, и вся кавалькада устремилась за бражный стол. Количество посадочных мест мне было точно известно, посему я, как комендант и городовой, железной рукой отсчитал восемнадцать душ, не считая
