пенсии. Миновал громоздкий Дом моделей, вот знаменитый магазин «Алеся» — заветный уголок столицы для всех женщин. Был он тут с Евой, но очень давно.
Петро плотней замотал шарфом шею, поскольку прямо в лицо дул влажный порывистый норд-вест, передернул плечами под кожаной курткой. Эту одежку ветер не пробивал, а коленям было холодно. Хватит пижонить, нужно носить подштанники, поущучивал себя Петро, глянул на часы — стрелки показывали двадцать минут девятого. Поддал ходу, поскольку опаздывать нежелательно, но и раньше припираться тоже не стоит, чтобы не подумал директор издательства, что тележурналист Петро Моховиков сильно жаждет занять кресло главного редактора. Правда, он и на телевидении имел, так сказать, адекватное кресло, однако же тут большие деньги.
Вот и Дом книги. Серая двенадцатиэтажная громада торцовой стеной жалась к широкому проспекту. Петро невольно подумал, что так давно живет в Минске, а в этом доме не был. Правда, книжный магазин «Светоч», размещавшийся сбоку, наведывал много раз. И вот теперь он будет ходить тут ежедневно. Вчера утром об этом и думать не думал. Интересна жизнь своими поворотами! В нем вызревала решимость принять предложение друга. Рикошетом развал КПСС оказал влияние и на его судьбу — раньше мог бы вмешаться ЦК и не отпустить его, нужно было бы сниматься с учета в одном райкоме, становиться на учет в другом. Жизнь упростилась. А может, наоборот, усложнилась? Больше будет бедлама? Чиновничьего самодурства?
Ровно в половину девятого Петро Моховиков переступил порог издательской приемной. В небольшой комнатушке за массивным столом сидела смугловатая девушка в очках и печатала на пишущей машинке. На светло-коричневой двери справа бросалась в глаза табличка «Директор», а слева на такой же двери было написано — главный редактор. Значит, кабинет за этой дверью может быть моим, подумал Петро, поздоровался и назвал себя. В этот миг дверь открылась. Владимир Климчук, высокий, грузный, также в очках на широком лице, басистым голосом произнес:
— Заходи, Петро. Разденешься у меня.
Не теряя времени, он достал лист бумаги, подал гостю.
— Ну что, будем работать? Тогда пиши заявление. На мое имя. Как жена? Поддержала?
— Ты прав, — улыбнулся Петро. — Как сказал, буду зарабатывать больше, сразу согласилась. Хоть она и без этой фразы не возражала бы. Мы хорошо живем. Я рад, что нашел ее.
— Тебе можно позавидовать. Об этом в другой раз. Садись, может, за этот стол, — Климчук показал на длинный стол вдоль стены довольно большого кабинета. — Ко мне будут заходить люди. А тебе нужно написать заявление, заполнить листок учета кадров. Автобиографию. Краткую, излишне не растягивай. И пойдем к начальнику управления кадров. Я вчера с ним переговорил. Пойдем знакомиться.
В тот день, как обычно по вторникам, в два часа дня у заместителя председателя Гостелерадио Ивана Кузьмича проводилась планерка, на профессиональном языке — задел. Иван Кузьмич, имевший прозвище Биллиардный шар, поскольку свою круглую голову обычно брил под ноль, долгое время работал директором программ. Раньше над ним насмехались, когда он произносил слово «стенарии». Теперь сценарии он читал редко, поэтому сие слово от него слышали реже, молодые сотрудники даже и не знали, о ком говорят коллеги: главный читатель «стенариев». В свое время Иван Кузьмич работал в отделе пропаганды ЦК партии, оттуда его спустили директором программ телевидения, имел он двух заместителей, персональную черную «Волгу» и от темна до темна сидел в небольшом прокуренном кабинетике на старой телестудии, размещавшейся на берегу Свислочи. Теперь он заимел шикарный кабинет в новой высоченной махине телестудии.
Планерки-заделы, обсуждение программ телевидения на неделю Иван Кузьмич проводил, как сам любил говорить, в темпе. Так было и на этот раз. У Петра Моховикова было странное ощущение: неужели сегодня последняя планерка для него? Ну, могут неделю-две подержать, хоть имеют право тормознуть и на месяц, но он надеялся, что отпустят. Раз человек твердо решил перейти на другую работу, нечего водить его за нос.
В конце каждой планерки шеф телевидения позволял себе краткий монолог: «озадачить» подчиненных, настроить на творческую, а главное дисциплинированную слаженную работу, поскольку их огрехи сразу видны всему белорусскому народу. Монологи эти были похожи, как два биллиардных шара, но Иван Кузьмич не мог представить планерку без этого финального аккорда. Планерка без заключительного монолога напоминала выпивку без тоста.
— Ну что, все обговорили. Спасибо за работу. Все свободны, — закончил свой монолог Иван Кузьмич.
Порой кого-нибудь из главных редакторов он просил остаться, чтобы решить некий вопрос. На этот раз в кабинете остался без приглашения главный редактор научно-популярной редакции Моховиков.
— Что, Петр Захарович, есть проблемы? — хозяин кабинета взглянул на часы: значит, куда-то спешил.
— Есть вот такая бумага, — Петро положил перед ним заявление.
Иван Кузьмич прочитал раз, другой, поднял усталые глаза:
— Ты что? Это серьезно? И куда решил рвануть?
— Я бы не хотел пока говорить…
— Ну что за секреты? А я открою тебе свой секрет. Иной раз думаю… Вот в будущем году отмечу юбилей. И попрошусь в отставку. Хоть на рыбалку поезжу. И на свое место предложу тебя. В этом кресле должен сидеть только профессионал. Сам понимаешь, огрехи нашей службы сразу всем видны. А ты, братец, в кусты. Подводишь меня. Хотя я понимаю ситуацию… Так куда все-таки? Не хочешь признаться? Председатель позовет тебя. И мне нужно с ним поговорить. Так что, надо посоветоваться.
Петро мог сказать, что через год ему будет пятьдесят четыре, а если Иван Кузьмич пожелает еще больше «порулить» телевидением и задержится на год-два после юбилея, то выдвигать Петра будет поздно. Но он видел, что шеф действительно спешит, поэтому сказал:
— У меня есть заместитель. Человек опытный, неплохой организатор.
— Хорошо. С какого хочешь?
— Я готов хоть с сегодняшнего…
— Ну, братец, шустрый ты. Как форель. Ты ж знаешь, имеем право подержать месяц. Ну, да насильно мил не будешь. Да и парткома нет. И ЦК ушел в небытие. Короче, неделя на раздумье. Я опаздываю уже.
— До свидания. Надеюсь на вашу поддержку.
— Хорошо, — шумно вздохнул Иван Кузьмич.
Через десять дней Петро Моховиков был назначен на должность главного редактора издательства. Накануне собрал своих студийных коллег, поблагодарил всех: и сторонников, и оппонентов, и завистников. А это есть в любом коллективе, особенно творческом. И, наверное, всегда будет. У любого руководителя, имеющего хотя бы полдюжины подчиненных, будут любимчики, будет как минимум три группировки.
Петро знал, что подготовлен приказ о назначении бывшего заместителя на должность главного, именно он и рекомендовал его, но пока председатель не подписал, говорить об этом не стоит. Профсоюзный лидер, зрелых лет женщина-редактор, произнесла довольно длинную речь, в которой благодарила уже бывшего главного «от всего коллектива и от себя лично» за терпеливость, за строгость, требовательность, но прежде всего за то, что был отзывчивым и добрым. Симпатичная девушка, недавно начавшая работать режиссером, вручила букет цветов. Петро чмокнул ее в щеку, уловил улыбки на некоторых лицах, понял, что к чему… Чтобы воодушевить, подбодрить молодого режиссера, он частенько подхваливал ее передачи, и женщины, а может, и некоторые мужчины, решили: главный полюбил девушку, возможно, иным казалось, что он поглядывает на красавицу как кот на сало. А он порой и вправду любовался ей. А между тем профсоюзный лидер подарила Петру красивую чашку:
— Дорогой Петро Захарович! Когда будете пить чай. Или кофе. Или что покрепче, вспомните телевидение, нашу дружную редакцию. Нашу науч-попу. Пусть покажется вам, что целуете всех красивых девушек. Да и женщин — тоже. Счастья вам на новой работе.
Все дружно зааплодировали. Петро почувствовал, что к горлу подкатил ком, пожалел, что не купил пару бутылок вина, поскольку горбачевская антиалкогольная кампания сошла на нет. Правда, телевизионное начальство тормоза не отпускало: пьянка на студии особенно опасна — срыв передачи, как и шило в мешке, не утаишь. Да и проводилось собрание в начале дня, так что выпивка могла повредить
