видимо, чтобы быстрее меня отпустить и поговорить с тысяцким о действительно серьезных вещах.
— Скажу, княже, что не тати это были. Уверен, что были это люди великого князя Владимира, который хотел посмотреть, кто я такой и на что гож.
— Вот и посмотрел. Четырех человек как не бывало. Не оплошал ты, наставник, — Ярослав ухмыльнулся. — И отцу моему загадку загадал. Хорошо, я доволен тобой, Ферзь. Ступай теперь. Вечером на пиру жду тебя.
Я поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.
Ярослав же продолжил свою речь:
— Что скажешь теперь ты, тысяцкий? Как Владимир принял твои новости, что ты ему привез?
— Княже, сам видишь. Варягов прислал князь. Пока полсотни. Думаю, что, если что, он и больше бы прислал, а то и пришлет.
— Вот и я так думаю… Собери дань потихоньку и как-нибудь вечерком отправь в Киев. Мне тут варягов и так хватает. Что скажешь, тысяцкий?
— Думаю, княже, все верно. И сыновний долг исполнишь, и княжеский. Полсотни варягов дело нехитрое. А вот если человек пятьсот, уже совсем другое дело будет, — поклонился Ратьша.
— Вот и я так думаю, тысяцкий. Посмотрели на ответ Владимира, показали прыти немного — и будет пока. Покорно пошлю то, что задолжал. Варягов этих с данью бы послать, а нельзя — тогда Владимир точно сам пожалует, его искушать не стоит, ой, не стоит пока больше. Пока надо этих варягов к делу пристроить — сопровождать наших строителей в Медвежий угол. И их пошлем, и я сам с ними пойду. Надобно нам над рекой город поставить, хоть кровь из носу. Вся река тогда наша будет, вся торговля.
Ратьша промолчал, да Ярослав и не ждал ответа, говорил уже говоренное и знал, что тысяцкий с ним согласен.
— А что еще скажешь мне, Ратьша? — внезапно спросил Ярослав. — Не воротилась к Ферзю нашему память на киевских землях?
— Не думаю, княже. Я смотрел за ним. Не его это земли, или не помнит он их. Да и его там никто не признал, за этим тоже смотрел я, как мог. Не киевский наш Ферзь.
— Ладно и так. Тогда пусть завтра и начинает уных своих натаскивать, варягов-то прибыло. Не подсказать ли ему, чтобы еще уных взял?
— Думаю, княже, повременить надо с этим. Пока посмотреть, что с двадцатью уными Ферзь сделать сможет.
— И то верно, — согласился князь и закончил: — Ступай, Ратьша, отдыхай с дороги, вечером на пиру увидимся.
И Ратьша, поклонившись, исчез за дверью.
Князь же прошелся по горенке, остановился у небольшого окошка и посмотрел в небо. Ладная была задумка и кончилась ладно — Владимир просто дал понять, что шутки с ним шутить не стоит. Пока и впрямь не стоит. Пока.
Я не торопясь ехал по Ростову, ведя Хонду в поводу. Как ни странно, но мне постоянно кивали незнакомые люди, я же, само собой, кивал в ответ. То ли их так варяги достали, то ли еще чего — не знаю, я с этими людьми знаком точно не был. Но раз уж приветствуют, то придется отвечать, а как иначе.
Я даже постоял немного перед своими воротами, растягивая момент возвращения. Нет, что-то я и впрямь стал сентиментален. Старею, видать. Я решительно толкнул калитку и, войдя во двор, оттянул одну воротину, загоняя лошадей во двор. Поставил их на конюшне и, громко поздоровавшись, препоручил их Дворовому.
— Здравствуй, Дед! — громко произнес я, переступив порог. И был атакован своей грозной собакой, изрядно подросшей. Собака моя прыгала на меня, стараясь лизнуть в лицо, вертела неистово хвостом, так что я присел на корточки и обнял Графа. Тот вертелся, как косое веретено, выказывая свою бурную радость. Как-то для свирепой собаки даже и неприлично.
— По здорову ли, Ферзь? — отвечал появившийся немедленно Дед.
— Почти по здорову, Дед. Как тут дела-то были без меня? — спросил я у домового.
— Да в порядке все, Поспелка твой каждый день бегал, еду носил, — Дед ухмыльнулся. — Да и сейчас тут, спит, набегался. — Он указал рукой на лавку, стоявшую у задней стены.
— И не боялся он тебя? — рассмеялся я.
— Да я ж не пугал, да и не появлялся перед ним, была нужда. Боялся поначалу, потом приобвык — дети, они быстро ко всему привыкают. Как видишь, теперь даже спать тут не боится.
— Вижу-вижу. Прижился, пострел. — Я хотел было разбудить Поспелку, да не стал.
— А у тебя что нового, Ферзь? Да что ж я стою, дурак старый! — Дед спохватился и захлопотал, сбегал к Баннику, правда, пришлось мне натаскать воды, но зато я, наконец, попарился в своей собственной бане. Граф бегал за мной, только в баню я его не пустил, баловство.
Когда я пришел в избу, Дед уже разжег огонь и теперь накрывал на стол. Вскоре мы сели, наконец, за стол. Поспел явно бегал на торг каждый день, причем покупал еду на совесть, судя по свежести и богатству выбора.
— Спасибо, Дед, за то, что за домом присмотрел и за собакой моей. А нового у меня много, Дед. Прокатились вот до Киева, без дани, — продолжил я начатый разговор. — Думал, честно говоря, что Владимир за такие выдумки головы нам поснимает, но обошлось. В поле степняки нападали, пока ехали в Киев. Отбились кое-как. Владимир с нами сыну варягов прислал пятьдесят душ, думаю, намекает. А, еще меня убить пытались в Киеве. Неудачно, как видишь.
— Вижу-вижу, — пробубнил Дед. — А с грудью что у тебя?
— Да ничего вроде как, — я недоуменно покосился на грудь.
— Ты мне-то зубы не заговаривай, — нахмурился Дед. — Неладное у тебя с ней что-то, и не простуда пустая. Я тут помочь не могу, не учен такому, но болячку вижу, нехорошая совсем болячка-то. Тебе бы к знахарю какому сходить, из людей. Глядишь, что и присоветует дельного.
— Да тут, Дед, хоть иди, хоть не иди, а один конец, — отмахнулся я залихватски.
— Здорово придумал! — восхитился Дед. — Наплюй на все и жди, пока смерть придет. Ты, милок, головой не ударялся? За жизнь бороться надо, зубами держаться.
— Меня несколько иначе учили, — попытался я отойти «под дурачка», но не на таковского напал.
— Ты свое воинское житье с жизнью не путай. Не мог никто такому учить, чтоб просто человек сидел и смерти дожидался от болезни! — Дед так яростно посмотрел на меня, что я понял — дальше придуриваться не стоит.
— Да я и не знаю тут ни одного знахаря, — начал было я, но домовой снова перебил меня:
— Коли будет желание, то и знахаря сыщешь.
— А если он такой болезни не знает? Или не знает, что делать с ней? — упирался я. Ну не люблю по врачам ходить, да и кто любит?
— Тогда другого поищешь, третьего, десятого. Нельзя сдаваться, запомни это. А уж болезни уступить — пустое дело и глупое. Если и не вылечат, то всегда что-то сделать можно, хоть облегчить болезнь и протянуть подольше. Ты теперь не сам по себе, у тебя теперь и ученики, и хозяйство…
— И ты, — засмеялся я.
— Да, я тоже. И Дворовый. И Банник. И Овинник. И Поспелка твой, лошади и собака. Не так просто тебе, Ферзь, лечь и помереть. У тебя теперь много всего, за что ты отвечаешь.
— Мы в ответе за тех… — пробормотал я. — Да, Дед, ты прав. Подумаю, что с грудью делать.
— Только не тяни, — ворчливо пробубнил Дед. — А то и поздно станет.
— Так все плохо? — уточнил я, зная ответ. Но все равно продолжая надеяться, что ошибались мои врачи в том времени.
— Не больно хорошо, Ферзь, прямо скажу, — отрезал Дед, как ножом.
Тут проснулся Поспелка. Он не успел еще и сесть на лавке, как домовой растаял в воздухе.
— Наставник Ферзь! — закричал он и хотел было кинуться ко мне, но взял себя в руки и чинно поклонился. Это он правильно рассудил. Хочешь, чтобы всерьез принимали, веди себя по вежеству.
— Здравствуй, Поспелка. Гляжу, ты тут времени зря не терял. И с домом хорошо, и собака в порядке. Спасибо тебе, Поспелка.
