— Ну, мне пора. — Алан осушил последнюю кружку и поднялся. — Пошли к нам. Энн и Ронни всегда рады тебя видеть.
— Нет, я… Я не такой, как твои знаменитые хирурги. Режут, когда хотят… У меня есть работа на вечер.
Алан усмехнулся.
— В это же время на следующей неделе? Дистанция та же?
— Почему бы и нет? Мне нужны деньги.
После ухода Алана Рон заказал еще пива. Может, купить пиццу по дороге домой, думал он, глядя на Фрэнка, который приближался с кружкой. Или поболеть за играющих в бильярд, прежде чем отправиться в долину.
Он хватался за любую возможность, лишь бы не возвращаться домой до тех пор, пока не вымотается до предела — настолько, чтобы заснуть, как только голова коснется подушки.
Во сне он никогда не видел себя калекой, хотя сны ему снились очень редко. Во сне он улыбался женщине, и она улыбалась в ответ, а когда он раскрывал ей объятия, она таяла в них.
Рон поднес кружку ж губам и сделал большой глоток. Дешевое пиво ударяло в голову и имело горький привкус. Но, как и его адвокатская практика, подержанный «мерседес» 1959 года и множество воспоминаний, которые иногда хотелось забыть, это было все же лучше, чем ничего.
2
Джейн закрыла глаза и представила, как лежит на пляже, обласканная теплыми лучами солнца, и потягивает ледяной «маи-таи». Она заставила себя поскорее отрешиться от лязга решетчатых дверей в утробе тюрьмы и постаралась оживить в воображении успокаивающий шепот волн.
Ей даже удалось почувствовать вместо тяжелого затхлого воздуха, пропитанного тюремной дезинфекцией, легкий и свежий ветерок с ароматом имбиря.
— Сандерс!
— М-м-м?
Джейн позволила ленивой улыбке тронуть уголки губ. Окликнувший ее глубокий, звучный, как у героев вестернов, голос был ей по душе.
— Эй, проснись, Сандерс! Не спи на работе. Большая мускулистая рука осторожно сжала округлое плечо Джейн, приглашая, ее из страны грез в пустую маленькую комнатку с холодным цементным полом.
— С возвращением.
Рон поставил свой стул напротив.
Джейн села прямо и повертела головой, разминая затекшую шею.
— Который час?
— Уже пять.
Серые стены женской тюрьмы, грязные окна, поношенная одежда обитательниц, которых они с Роном встретили в холле, — все было скучным и безрадостным. Даже самого бесчувственного человека эта обстановка повергла бы в уныние.
Джейн и Рон прибыли сюда в начале четвертого и смогли узнать только, что женщина, которую они хотели видеть, увезена в родильное отделение. Ждать пришлось в приемной тюремного изолятора. И пока Рон, уставший от вынужденного безделья, расхаживал по комнате, Джейн решила отвлечься и помечтать, чтобы отогнать подступающее удушье.
— Похоже, я задремала, — застенчиво пробормотала она. — Извини, пожалуйста.
На лице появилась и пропала легкая улыбка.
— Ничего. Это бывает после тяжелого дня.
— Узнал что-нибудь о Марии?
— С минуты на минуту разродится.
Жесткие складки в уголках рта разгладились, и Джейн поняла, что Рон волнуется.
— Как она?
— Не очень, судя по выражению лица того парня, с которым я говорил.
— Лучше бы они посадили охранника, который бросил ее, и закинули подальше ключи от камеры, вместо того, чтобы переводить его в другую тюрьму.
— Мария отрицает, что ее изнасиловали.
— А ты не пытался повлиять на нее, чтобы она изменила показания?
— Конечно, пытался. — Рон насмешливо фыркнул.
Джейн окинула его взглядом — измученный человек, который часто доводит себя до изнеможения и не хочет в этом признаться. Кто-то должен убедить его, что надо щадить себя, подумала Джейн. Кто-то любящий, кто увидел бы в нем живого человека из плоти и крови, а не винтик в судебной машине.
— Ты был так же жесток к себе и на гонках? — спросила она небрежно.
— Гонки были моей работой. Жестокость тут ни при чем.
— Но ты стремился быть лучшим.
Рон уставился на сырое пятно, проступившее на штукатурке стены: его глаза сузились и густые жесткие ресницы почти сомкнулись.
Джейн всегда мучил вопрос, вспоминает ли Рон о тех временах, когда роковое решение еще не изменило всю его жизнь, а тело и дух еще не были искалечены.
— Ты хочешь знать, рассчитывал ли я на победу всякий раз, когда заводил машину? Нет. Проигрыш — это часть науки побеждать, и я всегда мог сказать себе, что меня ждет следующая попытка. А такие люди, как Мария, имеют лишь один шанс на победу.
— Но ты не мог всегда надеяться на успех, — тихо сказала Джейн.
Рон медленно повернулся, и их взгляды встретились. Его глаза казались кусочками черного льда.
— Ты хочешь сказать, что не рассчитываешь помочь каждому ребенку, который появляется в твоем кабинете?
Его губы иронично изогнулись, и Джейн подумала, что он был бы потрясающе красив, если бы хоть раз позволил себе улыбнуться настоящей искренней улыбкой.
— Много лет назад я научилась не требовать от себя невозможного. Но признаюсь, что верю в чудеса, даже в исключительно трудных случаях.
— Не обижайся, Сандерс, но лично я уже давно понял, что доверять не себе, а чудесам — занятие для дураков.
Его голос стал твердым, как гранитная плита. Как стена, которую он воздвиг между собой и своими чувствами.
— О, ты типичный адвокат! — Она дразняще улыбнулась. — Перевернул мои слова с ног на голову.
— Кто, я?
— Да ты. Я говорю о том, что можно верить в чудеса, а не о том, что на них следует надеяться. — Она покачала головой и прищелкнула языком. — Это не одно и то же, между прочим.
— А это важно?
— Конечно, важно!
Он приподнял брови и пристально, с насмешкой, посмотрел на Джейн.
— Почему?
— Хотя бы потому…
— Мистер Бартон? — Их прервал усталый, надтреснутый голос. Лицо женщины было взволнованным, а одежда врача-хирурга — безукоризненно белой.
— Да?
Рон, мгновенно насторожившись, вскочил на ноги.
— Я — Этель Фостер, врач Марии.
