Что сказала таблица
— Дам я тебе, Панёк, нагрузку ради субботнего дня, — сказал отец. — Составь табличку да сделай ее повиднее. Сегодня во втором карьере проводим шефское стахановское совещание, табличка пригодится… Потрудись, а я острогу подправлю. Дожди, похоже, кончаются, на рыбалку с ночевой авось выберемся, ухи с костерка похлебаем.
При других обстоятельствах это известие заставило бы Паню кричать «ура», а теперь он посмотрел на отца с удивлением. Ведь как сильно был занят батька в последнее время, как много работал, даже похудел заметно, а все же не забыл о рыбалке. Правду, значит, говорят, что уралец скорее от пельменей откажется, чем от рыбалки, а вернее всего, не откажется ни от пельменей, ни от рыбалки с ночевой у костра.
Объяснив Пане, как сделать таблицу, Григорий Васильевич ушел на веранду, а Паня достал пузырьки с тушью, открыл готовальню и стал художничать. Решетку таблицы он вычертил в две линии синим и красным, сверху покрасивее написал: «Социалистическое соревнование машинистов экскаваторов второго карьера» и старательно перенес в клетки показатели со страниц старенькой записной книжки, которую отец называл колдунчиком.
Дельный был этот колдунчик. Он сразу наполнил комнату шумом экскаваторов, гудками паровозов и отголосками взрывов… Один за другим встали перед глазами Пани машинисты и повели с ним беседу. «Как дела, дядя Калугин? — спросил Паня. — Как будто не очень?» — «Трудная работа, известняки», — ответил немногословный сменщик отца Андрей Калугин, и Паня покачал головой. Норму Калугин давал, но так ли он работал на «Пятерке»?»
— А это что? — вслух спросил Паня.
Выработка Калугина в кубометрах сразу подскочила и два последних дня была просто хорошей.
На следующей страничке колдунчика Паня увидел фамилию Полукрюкова и стал переносить в таблицу его показатели день за днем. «Неважно, неважно!» — пробормотал он, но потом стал вглядываться в цифры все с большим интересом. Вначале Степан топтался на месте, едва-едва выполнял норму, — бывало и так, что не выполнял ее, — а потом пошел, пошел вверх, прибавляя каждый день несколько процентов. Нет, он еще не сравнялся с Калугиным, который ведь тоже повышал выработку, но он быстро догонял этого опытного машиниста, наступал ему на пятки.
— Растем, растем, Степан Яковлевич! — с удовлетворением отметил Паня.
Вошел отец с острогой в руках, посмотрел на часы и заторопился:
— Работы у тебя еще порядком. Видать, не дождусь я таблицы… Ты, Паня, как только кончишь ее, беги в контору второго горного цеха, я там буду. Договорились?
— Еще как! — обрадовался Паня, любуясь умело наточенными жальцами остроги. — Батя, а выработка позавчера здорово поднялась, правда?
— Немудрено! Известняки кончаются, в землю уходят. Легче теперь работать. И новый ковш мы поставили, сварной, четырехкубовый, — сказал отец, повязывая галстук и разглядывая таблицу, лежавшую на столе. — Ишь, ишь, как мой Степа вверх идет! О нем уже в карьерах шумят. Жаль, за вчерашний день я данных не имею. Ну ничего, до начала совещания в таблицу впишу.
— А знаешь, батя, что Васька Марков в классе говорит? Он говорит, будто у Степана низкий потолок и вообще…
— Зряшный разговор, отцовские выдумки Васютка повторяет… — Григорий Васильевич тотчас же предупредил Паню: — Ну ладно, я это сказал только промеж нас, без выноса речи из дому, а разговору о потолке ты не верь. Когда я экскавации учился, тоже кто-то выдумал, что у меня дело не пойдет — мал, носом не вышел и грамотности не хватает. И правда! Сколько раз так башкой стукался, что искры из глаз сыпались: тут тебе и порча, и малая выработка… Иной раз чуть не плакал: «Нет мне дальше хода!» Наволочку раз ночью на подушке прогрыз от огорчения, хоть у матери спроси… А потом подучишься на всяких курсах, семинарах, съездишь в учебную командировку — глядь, уже и подрос немного. Потолок! Выдумали же такое поганое слово! Нет у нас потолка над человеком, если он расти хочет… — Григорий Васильевич надел пиджак и мимоходом растрепал Пане волосы: — Забыл тебе сказать… Филипп Константинович очень Вадиком доволен: охотно учится паренек. Колмогоров тебе спасибо передает.
— А я, батя, сейчас мало Вадьке помогаю, — ответил Паня. — Он сам волевиком стал. Ему учиться легко, у него память хорошая. А Федя Полукрюков его по арифметике и по алгебре подтягивает.
— Молодцы вы, пионеры, хоть сейчас в комсомол вас принимай! — Взяв из рук Пани шляпу, Григорий Васильевич лукаво подмигнул ему: — Где бы мне того человека повстречать, который говорил, что Вадик и недисциплинированный, и такой, и сякой… Я бы этому человеку припомнил, как он для своего товарища потолок придумывал. А?
— Ох, батя, и хитрый же ты! — рассмеялся Паня.
— Понял, брат, как о человеке судить надо: не спеша да с одумкой… Так, значит, принесешь таблицу?
Он ушел. Паня поупражнялся с острогой, пронзая воображаемых рыб на дне воображаемой Потеряйки, закончил таблицу и отправился во второй карьер.
На площади Труда Паня увидел неожиданного попутчика.
— Вадька-а! — закричал он. — Подожди!
Маленькая фигурка в дождевике неохотно замедлила шаг. Паня нагнал своего друга, и они вместе направились через пустырь ко второму горному цеху.
— Бате таблицу несу, — сказал Паня, размахивая картонной папкой. — Не только тебе на траншею бегать, мы тоже можем, ага!.. Вадька, скоро на рыбалку поедем, батя даже острогу наточил… А таблица интересная, Вадь. «Четырнадцатый» уже на легкую породу выбрался и теперь так идет, так идет!.. Наверно, скоро задолженность в кубометрах покроют. Ох, и разыграю же я Ваську Маркова при всем классе! Под парту спрячется и до зимних каникул не вылезет…
Вдруг Паня осекся, так как заметил нечто совершенно необычное: Вадик молчал! Впервые в жизни Вадик упорно молчал в присутствии своего друга, и лицо у него было постное, скучное.
— Ты что? — спросил Паня. — Идет и молчит! Заболел, что ли?
— Чего это я должен всегда болеть, даже смешно! — строптиво ответил Вадик.
— Ну молчи, если хочешь. Так даже смешнее получается.
Дождь перестал, но по небу бежали тучи, обещая пролиться еще не раз. Идти через пустырь было трудно: ноги вязли в цепкой глине. Пане стало скучно, и он снова заговорил о таблице производственных показателей машинистов-экскаваторщиков:
— А неплохо Степан работает, молодец он! Каждый день показатели у него все лучше. Главное, чтобы Калугин и Степан темпов еще набрали, тогда траншея ни за что не опоздает. А мы боялись…
Ответив что-то невнятное, Вадик прибавил шагу.
— Чего ты кросс по пересеченной местности устраиваешь? — Паня схватил Вадика за плечо и остановил. — Чего ты такой?
— Слушай, Пань, я очень прошу тебя, не лезь в мои личные дела. Ну чего ты лезешь?
Последние слова Вадика прозвучали плаксиво. Он вырвался из рук Пани и побежал, будто и впрямь речь шла о первенстве в трудном кроссе.
Вскоре фигурка в дождевике скрылась за холмом, и Паня продолжал путь в одиночестве, раздумывая о непонятном поведении своего друга: «И в школе у него все ладно и дома тоже, а он фокусничает…»
Между двумя невысокими холмами открылось бревенчатое здание конторы второго горного цеха. У дверей красного уголка, занимавшего левую половину здания, уже толпились горняки, пришедшие на совещание.
— Гоша, где батя? — спросил Паня у Гоши Смагина.
— Опять он! — воскликнул морской волк Горы Железной, будто видел сегодня Паню в сотый раз. — Кто тебе разрешил в горный цех пожаловать? А ну, давайте сделаем от ворот поворот. Сначала Женька Полукрюкова прибежала, потом Вадик, а теперь тебя ветром принесло.
— Меня не ветром принесло, я таблицу бате для совещания сделал. Видишь, колдунчик батин.
— О, тогда другое дело! Беги на траншею, старики туда пошли.
Это было как нельзя более на руку Пане.
