дождался дистанции эффективного броска и метнул с разбега. Копье – не стрела. С пятидесяти метров копье Медвежонка уверенно прошибает щит. Взять первую кровь – это хороший знак. Вестник смерти, полутораметровое копье с узким каленым жалом летит над стылой водой…
Глава сороковая. Испытание верности
Мелкий стылый дождь сеялся с темного неба. Человек в замызганном плаще из грубой некрашеной шерсти подошел к воротам, когда солнце уже покинуло небо. Прохожий постучал древком копья.
Первыми отозвались псы – зашлись злобным лаем. Над воротами показалась лохматая голова трэля.
Оглядев сверху позднего гостя, трэль сделал выводы и неуважительно поинтересовался:
– Кто таков?
Гость неловким движением сбросил капюшон, поднял кверху лицо, заросшее давно не стриженной бородой…
Раб охнул и белкой слетел с насеста.
Через мгновение калитка в воротах с мерзким скрипом отворилась.
Гость шагнул внутрь и сразу направился к дому, не глянув на согнувшегося в поясе раба.
Бросившихся во свирепым лаем собак гость тоже проигнорировал. Те, впрочем, грызть его не стали: в нескольких шагах сменили гнев на милость и завиляли хвостами: признали своего.
Давя сапогами дворовую грязь, пришелец пересек двор и решительно откинул полог…
Не меньше двадцати пар глаз уставились на него.
В доме как раз заканчивали вечернюю трапезу.
За длинным столом собрались все, кому дозволено ужинать с хозяевами.
Человек остановился на пороге…
Все разговоры вмиг прекратились – как отрезало.
Воцарившуюся тишину нарушил звонкий стук. Выпавшая из пальцев хозяйки чаша ударилась о столешницу, расплескав компот из сушеных ягод. Темная жидкость залила платье, но хозяйка будто и не заметила.
– Ульф! – прорезал тишину чистый женский голос.
Вскрикнула не хозяйка – ее дочь.
Она птицей вспорхнула со скамьи, кинулась к жениху, обняла, прижалась…
– Ульф… Ты вернулся, вернулся…
Жених отстранил ее бережно, но не отпустил, держа за руку сделал еще несколько шагов – до самого стола.
– Ульф… – Лицо девушки вдруг приняло выражение, какое бывает от несправедливой обиды. Кажется, она поняла, что суженый вернулся как-то неправильно… Совсем не так, как возвращаются победители.
Глаза хозяйки поместья расширились…
– Мой сын… – тихо, одними губами спросила она.
– Жив, – сказал возвратившийся, и Рунгерд облегченно выдохнула.
За столом тоже расслабились, задвигались…
– А где всё? Ты что же, ничего не добыл? – растерянно проговорила девушка. Она поглядела на вход в дом, будто ожидая, что завеса сейчас откинется и внутрь хлынет несметная добыча любимца Удачи. Ее жениха…
– А если – ничего? – глухим голосом проговорил тот. – Тогда ты мне уже не рада? Не пойдешь тогда за меня?
И снова – тишина, нарушаемая только треском огня в печи.
Губы девушки задрожали. Выражение незаслуженной обиды проступило еще сильнее:
– Ты… Что такое говоришь? Я – невеста твоя. Ты же мне дар свадебный… Ты больше не хочешь меня, да? Другую нашел, да? – Звонкий голос девушки внезапно обрел твердость.
– Нет, Гудрун. Ты одна мне люба! – Вернувшийся поднес к губам ее руку (которую всё это время не отпускал), прижался губами, влажной от дождя бородой. – Но люб ли я тебе, если даже подарка не привез?
– А не привез, и пусть! – Девушка высвободила руку, взяла в ладони мокрую голову суженого и жарко поцеловала в губы.
Отстранилась, поглядела, оценивая: понравилось ли? Хорошо ли? Увидела: да, хорошо. Блеснула ровными зубами:
– Ныне не подарил, так еще подаришь! Главное – вернулся!
И снова впилась губами в губы.
– С возвращением, Ульф Вогенсон! Ты, верно, голоден? Садись за стол!
Это сказала сама хозяйка, когда дочь наконец перестала целовать жениха.
Гудрун тоже спохватилась. Как же! Первым делом накормить-напоить, а уж потом – расспрашивать. Потянула за руку наверх, к почетным местам…
Но жених уперся.
– Довольно ли у тебя нынче снеди, госпожа Рунгерд? – спросил он зачем-то, хотя и без того видно: стол небедный.
– На дюжину таких, как ты хватит, – без улыбки, строго ответила хозяйка.
…Я глядел на нее и думал, что успел позабыть, как она хороша. Мою Гудрун – помнил, а ее, королеву, забыл.
Но как держится. Ни одного вопроса. Выдержка – мне бы такую.
– Погоди, свет мой, – произнес я ласково, высвобождая руку из пальчиков Гудрун, – все же нехорошо, когда приходишь к тем, кого любишь без подарков. Кое-что я припас и для той, кого люблю и для той…
…Кого любил.
Нет, последние два слова я, конечно, вслух не произнес. Выразился более дипломатично: «…той, кто произвел ее на свет».
А потом достал из-под плаща кожаный мешок, развязал и картинно вывалил его содержимое прямо на обеденный стол.
И с удовольствием услышал дружное: «Ах!»
Естественно. Очень сомневаюсь, что кто-либо из присутствующих видел прежде столько золота разом.
Я сполна насладился произведенным впечатлением, а затем эффектно сбросил с плеч позаимствованный у своего арендатора плащ и пламя факелов заискрилось на драгоценных арабских доспехах. И на килограммовой золотой цепи, подаренной мне Рагнаром. И на самоцветах в оголовье сарацинской сабли, которую я теперь носил на правом боку…
Гудрун залилась счастливым смехом… Нет, я не дал ей повиснуть у меня на шее, хотя этот «груз» был мне куда милей золотого украшения.
Это еще не все сюрпризы! Далеко не все!
Я взял со стола оправленный в золото рог из добычи, взятой в Нанте и дунул.
Рог рявкнул как надо: низко и зычно.
– Значит, дюжину ты накормить сможешь, моя госпожа? – спросил я Рунгерд. И услышав снаружи топот ног, густые мужские голоса и восторженный собачий брех, произнес с улыбкой:
– Ну так корми!
В следующий миг в дом ворвались мои «однополчане». И первым – Свартхёвди Медвежонок. Огромный, счастливый. Подхватил сестру, пронесся вдоль стола, схватил и мать, и с ними, двумя, налетел на меня… И мы закружились вчетвером, опрокинули что-то…
И я наконец по-настоящему ощутил: я – дома!
– …Глядел на людей Торкеля-ярла, – рассказывал Свартхёвди, поигрывая кубком, – глядел и думал: обидно будет, если умру, считай, на пороге дома. А еще обиднее, что всё наше добро каким-то короткохвостым сконцам достанется. И тогда воззвал я к отцу нашему Одину. Так, как лишь настоящие дети его умеют… – Свартхёвди сделал паузу, огляделся: все ли его слушают внимательно? Слушали все. Даже мы, непосредственные участники данной истории.
