меховых лавок, и Прохор не решился от него отстать.
Что за богатство тут было, какая выставка мехов, каких только не было - и собольи, и куньи, и барсучьи, и лисьи, и бобровые... А многим Прохор и названия не знал. Торговцы расхаживали между рядами, увешанные связками беличьих шкурок.
- Сорокъ, сорокъ, - беспрестанно повторяли они.
- Слышал? - схватил Митя Прохора за рукав. Хоть и торопились они, да как может филолог пропустить такую находку. - Вот так родилось на свет слово 'сорокъ', которое обозначает число '40'.
- Как? - не понял Прохор.
- Слово 'сорокъ' родственное слову 'сорока' - рубашка, значит. Первоначально оно означало связку шкурок или мешок с четырьмя десятками беличьих шкурок, необходимых для пошива одного платья...
Митя заметил вдруг, что Прохор перестал его слушать, а исподлобья наблюдает за проворным человечком в красной шапке, раскладывавшим свой товар на дощатых скамьях. Товар был богатый - тонкое, хорошей выделки полотно, перчатки, или, как их здесь называли, 'рукавицы перстовые', сорочки и мятли. Все выглядело красиво и добротно. Еще выгружал продавец из корзины мешочки с солью, изукрашенные коробочки с пряностями. Только разложил, как вокруг собрался народ, вещи разглядывают, травы понюхивают. Да только не товар привлек внимание Прохора, узнал он в том человечке давешнего толмача немца Фредрика. Узнал его и Митя и стал искать глазами толмачова господина.
И впрямь Фредрик был здесь, важно ходил между рядами, разглядывал, щупал чужой товар. Пробился Митя через толпу к Фредрику поближе да притерся рядом. Интересен был ему древненемецкий выговор чужеземного купца. Вертя в руках какой-то берестяной туесок для ягод, как бы прицениваясь к нему, и услыхал Митя разговор Фредрика с хозяином соляной лавки, тоже немцем.
Не стесняясь, разговаривали немцы на родном языке, уверены были, что здесь их никто не поймет. А велел Фредрик соляному купцу Албрахту ехать на Неву к Биргеру да сказать, что князь собирает большой полк новгородцев да дружину против шведов. А чтобы вера была у Биргера к посланнику, дал ему Фредрик свой перстень с золотым орлом. Выговорив все это, Фредрик двинулся к своей лавке и замер там, презрительно поглядывая на кричащее, весело торгующее многолюдье.
Митя вернулся к Прохору, заглядевшемуся на змеевик - амулет, по поверью, хранящий хозяина ото всех бед. Был змеевик особого устройства. С одной стороны начертан на нем православный крест, и фигурки святых Бориса и Глеба выдавлепы на бронзовой поверхности медальона. С другой стороны страшный змеище, знак поганой языческой веры, разевал огненную пасть. У Прохора руки затряслись от радости, когда увидел он на торге такое сокровище. В музейных хранилищах ему, конечно, попадались древние змеевики, да все какие-то плохонькие. А здесь, загляденье! Он как раз сторговался с хозяином ланки поменять на змеевик свой нож - засапожник, выданный ему княжеским ключником, и обмен был уже почти свершен, да тут Митя, взяв историка за локоть, отвел в сторону.
- Прохор, - Митя понизил голос, - ты видел, что купец Фредрик тоже здесь торгует?
- Видел, - кивнул Прохор, не выпуская из рук своей находки. - Он, наверное, уже заплатил мыто за свой товар.
- Я слышал, как Фредрик только что поручил одному торговцу - немцу скакать на Неву и предупредить Биргера о приходе русских полков. Смотри. - Митя показал через плечо, как суетливо складывает свой товар в большие короба посланец Фредрика, на пальце у него сверкал золотой перстень с орлом.
Прохор задумался. Такого поворота событий он не встречал ни в одной летописи. О бегстве теперь, хоть и велика опасность, не могло быть и речи. Надо было что-то срочно делать, а для начала не спускать глаз с посланника.
НЕДОЛГО ГОСТЕВАЛИ...
Но пора возвращаться к Ване и Васе, забыли мы их совсем, на лесной дороге из виду потеряли. А они, бедняги, только к вечеру, вдосталь натрясшись с непривычки в телеге, въехали в новгородское передгородие. По улице, на которой жили серебряники, громыхая на бревнах мостовой, обоз последовал к кремлю, а Онфим, Ваня и Вася соскочили с последней телеги и постучались в ворота просторного двора.
Из ворот выглянула сероглазая молодая женщина, словно давно ждавшая этого стука, и, радостно вскрикнув, обняла Онфима.
- Мати, - только и смог проговорить он и уткнулся в вышитый рукав ее сорочки. - Мати, приими отрочата въ домъ нашь. Изгорела есть Чудиновьска слобода, да чада спасли ся суть да въ Гюрьгевъ прiишли. Я съ ними хочю сено косити.
Женщина жалостливо погладила ребят по головам и показала рукой на крыльцо, проходите, мол, дорогие гости.
Дом Онфимова отца, большой, на подклете, с резным деревянным крыльцом - теремком и высокими окнами, имел теплую и холодную избы, соединявшиеся сенями. Зайдя в теплую избу, она называлась теплой потому, что в ней была большая печь, которую в зимнее время топили, и вся семья тогда жила только здесь, мальчики увидели просторную чистую комнату. В переднем углу стоял деревянный стол с лавками, над столом была устроена божница. К потолочной балке крепилась жердь, на ней покачивалась люлька, завешанная тонкой полотняной занавеской. К печи пристроены были полати - широкий дощатый настил под потолком, на полатях спала семья. На полатях сейчас стояли расписные сундуки - подголовники. Над окнами были приспособлены украшенные кружевной резьбой полипы для посуды и прочей хозяйственной утвари. Около печи- деревянная перегородка - голбец с врезанной дверью, ведущей в подвал.
Мать усадила детей за стол и пошла хлопотать об ужине, а Онфим заглянул в люльку, где тихо спала маленькая девочка.
- Сестра моя Марья, - объяснил он Васе и Ване, счастливо улыбаясь.
Мать поставила на стол большую миску, полную пареной репы, щедро политой маслом, раздала мальчикам деревянные ложки и налила по кружке теплого парного молока. Вася жевал и думал, что теперь его мама не сможет вот так же поставить перед ним тарелку, налить молока и сесть, подперев ладонями подбородок, любуясь на сына. Мама была очень далеко - в двадцатом веке...
Еда разморила ребят. Заботливая молчаливая хозяйка постелила 'погорельцам' в летней, холодной, избе на широких лавках и ушла, пожелав 'покойной ночи'.
Оставшись одни, Ваня и Вася осмотрелись. Одна дверь в холодной избе вела в кладовую. Другая же обрывалась вниз: хозяин не успел пристроить к ней второе крыльцо. Летняя изба служила пока складом всяких хозяйственных мелочей, здесь стояли жернова, хозяйкин ткацкий стан с незаконченным полотном, прялка с приготовленной для работы куделью.
- Вань, - почему-то шепотом проговорил Вася, - где теперь Митю с Прохором станем искать?
- Утром видно будет, найдем, - как можно бодрее отвечал Ваня, хотя сам он мало верил в счастливый исход их приключений.
Проснувшись утром, Ваня и Вася быстренько натянули на себя порты и рубахи, выглянули в открытую дверь теплой избы. Оттуда доносились приглушенные голоса, это тихо переговаривались хозяева, очевидно, боясь разбудить ребят и спящую в люльке девочку.
- Поклонъ куме, свекру да свекрови. А свекрови се монисто дажь да скажи: отъ невестъкы то монисто, отъ Дарьи, - слышался напевный голос Онфимовой матери.
- Добро, кума, - прогудел в ответ густой бас. Хозяина баса мальчишкам разглядеть не удалось. Он сидел в 'красном' углу избы под божницей и был заслонен от ребят спиной Онфимова отца.
- А блюдо съребрьно тестю и тещи моимъ посылаю, - Онфимов отец выставил на стол засиявшее голубым светом блюдо и добавил: - А шюрину глаголи, да бы шелъ въ Новъгородъ, князь бо полкы събираеть.
- Шюринъ не придеть, - хмуро ответил кум. - Сказаю вамъ. Вся Чудиновьская слобода изгорела есть. Васъ помочи зовуть домы ставити изнова.
- Ваня, - не обратив внимания на последние слова гостя, полюбопытствовал Вася, - это кого они там
