Мальчишка чувствовал, что и отцу эти высказывания нравятся — он всегда слушал с улыбкой и хоть коротко, но высказывал свою приверженность к сути сыновьих слов.
— Есть такие стихи, послушайте. — Аркадий перестал жевать.
— Хорошие стихи! — сказал Петр Иванович.
— Уж больно замашистые, — заметила Василиса Андреевна.
— Народная молва приписывает их Пушкину. И, по-моему, не зря — все здесь пушкинское: и ритм, и гармония, и острая мысль.
— Сразу и царя и попа!
— Вот именно… Я к чему привел эти стихи? А к тому, что еще в ту эпоху с попами, с религией, как видите, не церемонились. В ту! Так нам ли сейчас с ними церемониться?! Тем более, что от былого божьего могущества остались охвостья.
— Ну вот, значит, не зря мы выслеживаем.
— Выслеживайте, — заметил Петр Иванович. — Только я не знаю, куда вы спрячетесь, когда столкнетесь с ним.
— Не бойся, не спрячемся. Мы будем бежать следом и кричать: «Это вор! Это вор!»
— Э-ха-ха! — вздохнула Василиса Андреевна, ставя на плитку таз с водой и опуская в него грязные тарелки.
Поблагодарив хозяйку за ужин, все вышли из-за стола. Юрка, вытирая руки о полотенце, переброшенное через плечо Василисы Андреевны, грозно прошептал ей в лицо:
— А забыла, что в газете печатали? Про девушку, которая бросилась под поезд?
— А ты не ершись. Мало ли что в газетах пишут. Даже вон в календаре, сам же говоришь, неправильно пишут, а уж в газетах…
— Но в принципе-то правильно!
— Ладно-ладно, «в принципе»! Спать вон иди.
— «Спать»! — сердито повторил Юрка.
Он несколько раз, задумавшись, прошелся от печки до порога, сыто поглаживая живот, затем остановился на миг и шагнул в комнату Аркадия. Аркадий рассматривал какую-то большую книгу и при появлении Юрки захлопнул ее. Мальчишка прочитал: «Тициан».
— Кто это?
— Венецианский художник.
— Ты, по-моему, что-то скрыл от меня, — проговорил Юрка, пытливо глядя в глаза брату.
— В каком смысле?
— В смысле Галины Владимировны. Она тебе что-то такое сказала…
— Ну что же. Может, кое-что и скрыл.
— Почему?
— Есть вещи, которые касаются только взрослых.
— Хм… А почему нет вещей, которые касаются только детей?
— Кто знает. Может, и такие вещи есть. Даже наверняка есть.
Юрка опять хмыкнул и, прищурив один глаз, задумался. Да, пожалуй, такие вещи есть, о которых, кроме мальчишек, никому более знать не дозволено. Значит, вправе существовать вещам, о которых, наоборот, положено знать только взрослым. Сделав такой вывод, Юрка надул щеки, с каким-то кряканьем выпустил воздух из-под губ и пожал плечами.
— А что рисовал этот художник?
— Людей. Воспевал человеческую красоту… Ты вот давеча сказал, что Галине Владимировне тяжело да и далеко носить тетради. Ты что, знаешь, где она живет?
— Знаю. Где-то в Новом городе, у какой-то старухи.
— Словом, где-то на земном шаре?
— Да нет, точнее. Мы с Валеркой однажды прямо из школы побежали по линии к бугру. Там после разлива в ямах вода осталась, и в этой воде развелись щурята. Мы бегали силить. Как-то я увидел вот такую щуку. Стоит, как палка, в метре от берега, и никак ее не достать. Я зову Валерку…
— Погоди-ка, милый, ты ведь что-то о Галине Владимировне хотел сказать.
— Что? А-а… Да мы просто несколько раз видели, как она с тетрадками по насыпи проходила к Новому городу.
— А о старухе ты откуда проведал?
— Это я догадался. Принесла раз Галина Владимировна из дому ножик нам на труд, а мы его потеряли, да так, что и не нашли. Ох, говорит, и влетит мне от старушки моей. Ясно, что у старушки живет и что эта старушка злая.
— Да-а… Ну, а со щукой как, засилили?
— Засилили. Валерка прибежал, придержал меня за руку, я наклонился — и р-раз! Вот такая щука!
— Что-то не помню ее ни в жареном, ни в пареном, ни в маринованном виде, твою щуку.
— Так она сорвалась. Взлетела в воздух и опять плюхнулась в воду.
— Досада.
— Еще бы! Я как сейчас помню, как она плюхнулась. Шмяк — килограммов на десять.
— И в это время вы увидели Галину Владимировну?
— Нет. Чуть позже, когда мы сидели и горевали.
Из горницы вдруг стремительной чередой полетели шипение, треск и свист радиоприемника — это Петр Иванович перед сном «пробегал» по эфиру. Какофонию неожиданно пресекла чистая мелодия. Аркадий рывком, так что настольный «грибок» опрокинулся, бросился в горницу, чтобы Петр Иванович не сбил удачную волну, и тут же вернулся, с улыбкой помахивая руками.
— Что играют?
— Вальс.
— Молодец. Чей?
Этого Юрка не знал. Каким-то чутьем среди других мелодий он угадывал вальс, но композиторов не различал, как Аркадий ни бился; разве что иногда угадывал Штрауса. И теперь, зная, что врет, Юрка выпалил:
— Штрауса.
Не переставая дирижировать, Аркадий покачал головой: нет.
— Чайковского… Римского-Корсакова.
— Глазунова! Концертный вальс. Такие штуки пора знать.
— Ерунда, — сказал Юрка и зевнул с большим усердием, чем хотелось.
Аркадий воспользовался этим и напомнил, что уже двенадцатый час.
— Чувствую, — ответил мальчишка и отправился к своей кровати, сам не замечая, что болтает рукой в такт музыке.
На кровати спала Мурка. Юрка взял ее пригоршней, приподнял, уселся сам на теплый пятачок и положил Мурку на колени. Она как была калачиком, так и осталась, даже глаз не открыла, только замурлыкала.
— Небось забыла Варфика, а? — спросил вдруг мальчишка. — Забыла, какие он тебе трепки давал? Ты же трусиха — должна помнить… А помнишь, клушку испугалась?
