— Думаешь, ты ей небезразличен?
— Недавно я был в этом уверен, а теперь опять сомневаюсь. О, я так хочу, чтобы она что-то ко мне испытывала! Не могу ничего с этим поделать, Фрэнк. Это совершенно другая любовь: она возвышает меня и поддерживает. Не хочу показаться педантом, но когда я думаю о миссис Мюррей, у меня нет ни одной недостойной мысли. И я этим горжусь, ведь моя любовь к ней почти духовна. Если она действительно небезразлична ко мне и выйдет за меня замуж, то, полагаю, тогда я смогу сделать хоть что-то хорошее в этом мире. Я вообразил, что если уеду на шесть месяцев, Дженни постепенно перестанет обо мне думать. Считаю, лучше потихоньку разойтись, чем разорвать отношения резко и жестоко.
— Разумеется, такой вариант будет менее болезненным для тебя, — заметил Фрэнк.
— А когда я стану свободен, то отправлюсь к миссис Мюррей, расскажу ей обо всем и попрошу ее руки.
Бэзил жил в симпатичном дворе Темпла, которому, несмотря на неизбежные в этом месте отвратительные перебранки, придавали спокойное очарование старые красные дома и лондонские платаны с их зеленой прохладой. Его комнаты на верхнем этаже были обставлены просто, но со вкусом человека, любившего красивые вещи. Леди сэра Питера Лели с их милой искусственной грацией взирали с гравюр меццо-тинто, украшавших обшитые панелями стены, а мебель Шератона придавала изысканную строгость жилищу студента.
Фрэнк набил трубку, но они просидели совсем недолго, когда раздался стук в дверь.
— И кто это, черт возьми, может быть? — удивился Бэзил. — Ко мне не так уж часто приходят посетители днем в субботу.
Он вышел в крошечный коридор и открыл дверь. Фрэнк услышал голос Дженни:
— Можно войти, Бэзил? У тебя кто-то есть?
— Только Фрэнк, — ответил он и проводил ее в комнату.
Дженни нарядилась в воскресную одежду, цвета которой показались доктору немного грубоватыми. Яркий бант на черной шляпке резко контрастировал с желто— коричневым жакетом, но ее красота была такова, что могла затмить нелепость любого костюма. Она была довольно высокого роста, хорошо сложена, с округлыми бедрами и полной грудью страстной женщины. Черты ее лица были выточены с совершенством, присущим греческой статуе, и ни одна герцогиня не могла бы похвастаться более аккуратным ртом или изящным носом. Ее маленькие уши были прекраснее морских раковин, а гладкая кожа имела нежный кремовый оттенок. Но особенно хороши были великолепные пышные волосы и сияющие глаза. Ее лицо носило девически невинное выражение, которое просто завораживало, и после придирчивого осмотра Фрэнк не мог отрицать: стоя с ней рядом, миссис Мюррей померкла бы совершенно, несмотря на все преимущества, которые дают хорошие манеры и изысканный туалет.
— Я думал, сегодня ты отправишься домой, — заметил Бэзил.
— Нет, у меня не получилось. Я пришла сюда сразу же после того, как мы закрылись в три, но тебя не было. Я так боялась, что ты не появишься до шести часов.
Было очевидно, что Дженни хотела поговорить с Бэзилом наедине, и Фрэнк, выбив пепел из трубки, встал, чтобы уйти. Хозяин проводил его вниз.
— Послушай, Бэзил, — сказал Фрэнк. — На твоем месте я воспользовался бы этой возможностью, чтобы сообщить Дженни о своем отъезде.
— Да, я так и собираюсь поступить. Рад, что она пришла. Я хотел написать ей, но думаю, это было бы проявлением трусости. О, ненавижу себя за то, что приходится причинять ей такую боль!
Фрэнк ушел. Сначала, чуть ли не завидуя удаче Бэзила, он проклинал свою судьбу, потому что красивые девушки никогда не влюблялись в него до безумия. Конечно, это было бы скучно, и такое рабское обожание раздражало бы его, но постоянное воздержание отнюдь не льстило его самолюбию. Однако теперь на пути в клуб, не нужный никому, свободный от каких-либо притязаний и привязанностей, он цинично поздравлял себя с тем, что прекрасные леди берегли свои улыбки для господ более обаятельных, чем он.
Когда Бэзил вернулся в комнату, он увидел, что Дженни не сняла шляпку, как обычно, а стояла у окна, глядя на дверь. Он подошел поцеловать ее, но она отстранилась.
— Не сегодня, Бэзил. Мне нужно кое-что сказать тебе.
— Что ж, сначала сними верхнюю одежду и расположись поудобнее.
Ему пришло на ум, что Дженни, вероятно, поссорилась с хозяином «Голден краун» или хотела упрекнуть его, что за последние несколько дней он не приходил повидать ее, и, закурив трубку, он решил отвечать с беспечной веселостью. Он не заметил, что она как-то странно на него смотрит, но когда она заговорила, в ее голосе послышалась такая дикая тоска, что он вздрогнул.
— Не знаю, что бы я делала, если бы не застала тебя дома сегодня.
— Боже правый, Дженни! Что случилось?
Она сорвалась на рыдания:
— Я в беде, Бэзил!
Ее слезы растопили его сердце, и он очень нежно обнял ее, но она снова отодвигалась.
— Нет, пожалуйста, не садись рядом со мной, иначе я никогда не наберусь смелости рассказать тебе все.
Она встала, вытерев глаза, и принялась мерить шагами комнату.
— Я хотела встретиться с тобой утром, Бэзил. Приходила к твоей двери, но побоялась постучать и ушла. А потом сегодня днем, когда ты меня не услышал, я решила, что ты уехал, а я не смогла бы пережить еще одну ночь этих мучений.
— Быстро говори, в чем дело, Дженни.
Ужасный страх охватил его, и его щеки побледнели, как и ее. Она смотрела на него с неимоверным беспокойством.
— Я не очень хорошо себя чувствую в последние дни, — прошептала Дженни. — И вчера я ходила к доктору. Он сказал, что у меня будет ребенок.
А потом, закрыв лицо руками, она горько зарыдала. Сердце Бэзила сжалось, и, когда он смотрел на эту несчастную девушку, склонившуюся под бременем стыда и страха, его переполнило чувство раскаяния. И если раньше он ни о чем не сожалел, то теперь сожалел всей душой.
— Не плачь, Дженни. Я не могу это выносить.
Она безнадежно подняла глаза, и когда он увидел это прекрасное лицо, искаженное болью, то содрогнулся от горя. Он был в смятении, и самые разные мысли метались у него в голове: он тоже боялся, но в то же время сильнее всего было чудесное ликование из-за того, что он станет отцом ребенка. Его сердце колотилось от гордости, и словно свершилось чудо — любовь вдруг зажглась в его сердце. Он заключил Дженни в объятия и расцеловал с большей страстью, чем когда-либо раньше.
— О нет, ради Бога, не надо! Для тебя это ничего не значит! — воскликнула она, пытаясь отстраниться от него. — А как же я? Лучше мне умереть. Я вела себя достойно, пока не встретила тебя.
Он больше не мог выносить ее страдания, и спонтанная мысль, пришедшая ему на ум только что, уже казалась единственно правильной. Был лишь один способ осушить эти слезы, лишь один способ исправить ошибки, и нахлынувший поток страсти помог принять решение. Но его сердце учащенно забилось, когда он заговорил, потому что он собирался сделать шаг без права на отступление, и лишь один Бог знал, чем это закончится.
— Не плачь, дорогая, ведь все не так плохо, — произнес он. — Нам лучше немедленно пожениться.
С тихим вздохом рыдания Дженни прекратились, и почти без движения она повисла на Бэзиле, будто лишившись чувств. Она медленно осмысливала его слова и озадаченно размышляла над ними, словно они прозвучали на языке, которого она едва понимала. А потом она задрожала, все так же молча.
— Повтори это, Бэзил, — прошептала она и после небольшой паузы спросила: — Ты серьезно? Ты можешь жениться на мне? — Она встала и посмотрела на него, растрепанная и прекрасная, с невыразимой печалью. — Я всего лишь официантка в баре, Бэзил.
— Ты мать моего ребенка, и я люблю тебя, — серьезно ответил он. — Я всегда мечтал иметь детей,
