которое писал.
— А знаешь, что говорит Джимми про тебя?
— Мне это не особенно интересно, но если тебе очень хочется, можешь мне рассказать.
Она метнула на него гневный взгляд, но не ответила. Бэзил встал и, подойдя к ней, обнял за плечи. Стараясь говорить как можно более нежно, он объяснил, что не виноват в том, что не любит ее семью. Разве не может Дженни просто смириться с этим и использовать себе во благо, а не страдать. Но жена, отвергнув его попытку примирения, отвернулась.
— Ты думаешь, мои родные недостаточно хороши для общения с тобой, поскольку они не занимают высокого положения.
— Я не имел бы ни малейших возражений, будь они бакалейщиками и галантерейщиками, — ответил Бэзил, ощутив прилив раздражения. — Я просто хотел бы, чтобы они продавали нам вещи за столько, за сколько берут сами.
— Джимми не бакалейщик и не галантерейщик. Он клерк у аукциониста.
— Смиренно приношу извинения. Я подумал, он бакалейщик, потому что когда в последний раз почтил нас своим визитом, то спросил, сколько мы платим за фунт чая, и предложил продать нам его по той же цене. А потом он также предложил застраховать наш дом на случай пожара и продать мне золотую шахту в Австралии.
— Уж лучше направить все усилия на успех маленьких предприятий, чем просто слоняться без дела, как ты.
— Действительно, боюсь, даже ради твоего удовольствия я не стану расхаживать с образцами чая в кармане и предлагать друзьям купить фунт-другой, когда приду к ним в гости. К тому же я не думаю, что они вообще мне за это заплатят.
— О нет! — насмешливо откликнулась Дженни. — Ты ведь джентльмен, и барристер, и писатель, и ты не сделаешь ничего, чтобы запачкать белые руки, которыми так гордишься. И как другие юристы получают собственные дела?
— Самый простой способ, я полагаю, — жениться на дочери хитрого солиситора.
— Вместо официантки?
— Этого я не говорил, Дженни, — очень мрачно ответил он.
— О нет, ты этого не сказал. Но ты намекнул. Ты никогда ничего не говоришь, но всегда что-то подразумеваешь и делаешь намеки, пока я не выйду из себя.
Он протянул к ней руки:
— Мне очень жаль, если я задел тебя. Уверяю: я этого не хотел. Я всегда пытаюсь проявлять к тебе доброту.
Он с тоской посмотрел на нее, ожидая услышать слова сожаления или любви, но она лишь угрюмо поджала губы, опустила глаза и взяла шитье.
Нахмурившись, он вернулся к письмам, и еще час они молчали. Потом Дженни, будучи не в силах выносить полную тишину, которая довлела над ней еще больше, потому что Бэзил сидел так близко, холодный и неприступный, отправилась к себе в комнату. Ее злость улетучилась, и она была напугана собственным поведением. Она хотела все обдумать и в отчаянии вспомнила, что ей не к кому обратиться за советом. Было невозможно заставить родных понять эти трудности, вместо помощи они осыпали бы ее издевками и жестокими шутками. Ей пришла на ум мысль поговорить с Фрэнком — единственным другом Бэзила, которого она знала больше других, поскольку он нередко приезжал в Барнс, держась приветливо и учтиво. Ей казалось, ему можно доверять. Но какое Фрэнку дело до ее несчастья и чем он поможет? Дженни знала, как он выразит свое бесполезное сочувствие. Ей казалось, она совершенно одна в целом мире, слабая, перепуганная и лишенная общения с людьми, с которыми прошла ее жизнь, и с людьми, в класс которых она вроде бы вошла после брака. Как марионетка, она бесконечно вращалась в круге своих проблем, но не видела выхода. Ужас и неопределенность ее положения заставили отчаянно начать искать новые пути к счастью, которого она так отчаянно желала. Дженни стала размышлять над событиями последнего года, вспоминая каждую ссору с мужем, и видела, как потихоньку копившаяся обида омрачала блаженство, в котором она купалась поначалу. Потом она решила, что необходимо срочно что-то предпринять, иначе будет слишком поздно. Дженни стремительно теряла любовь мужа и в горьком самобичевании взвалила всю вину на свои плечи. У нее остался лишь один шанс — полностью измениться. Она должна была попытаться избавиться от придирчивости и безумной ревности. Она должна была хотя бы попробовать стать более достойной его. В муках раскаяния Дженни мысленно перебрала все свои недостатки. В конце концов, раскрасневшаяся, с блестевшими от слез глазами, она подошла к Бэзилу и положила ладонь ему на плечо.
— Бэзил, я здесь, чтобы умолять тебя простить меня за то, что я наговорила. Я поддалась чувствам и забылась.
В ее голосе слышалась нежность, от которой он почти отвык. Он встал и взял ее за руки, лучисто улыбаясь:
— Моя милая девочка, какое это имеет значение? Я уже обо всем забыл.
— Я все обдумала. В последнее время мы не очень хорошо ладим, и я боюсь, что виновата в этом сама. Я совершала поступки, о которых жалею. Я читала твои письма… — Она залилась глубоким румянцем от стыда. — Но клянусь, я не хочу больше этого делать. Я постараюсь быть тебе хорошей женой. Знаю, я тебе неровня, но хочу попробовать до тебя дотянуться. И ты должен быть терпелив со мной. Ты должен помнить, что мне предстоит многому научиться.
— О, Дженни, не говори так! Из-за этого я чувствую себя таким невежей.
Она улыбнулась сквозь слезы. Он говорил тем же взволнованным голосом, который когда-то заворожил ее. Но печальное выражение вновь появилось на ее лице.
— Ты ведь еще любишь меня хоть чуть-чуть, Бэзил?
— Моя дорогая, ты же знаешь, что люблю.
Он заключил ее в объятия и поцеловал. Она разразилась слезами, но это были слезы радости, потому что она думала (бедняжка!), что на этом и закончатся их неприятности. Что будущее будет более ярким и совсем другим.
6
В числе обязанностей Фрэнка на посту ассистента врача было проведение вскрытия пациентов, умерших в больнице. В ходе выполнения этой работы вскоре после Пасхи он подхватил септическое воспаление горла. Как обычно, он не придавал этому значения, пока его наконец не забрали в больницу Святого Луки в ужасной лихорадке и бреду. Больше недели он пролежал там в весьма тяжелом состоянии. Еще две недели Фрэнк ощущал сильную слабость, и хотя сам с досадой восставал против собственной немощи, был вынужден соблюдать постельный режим. Наконец оправившись, он решил отправиться в недолгое путешествие в Ферн близ Теркенбери, где его отец занимался врачебной практикой, потом он собирался остановиться в Джейстоне в Дорсетшире, где Кастиллионы устраивали маленький праздник в загородном доме в Духов день. Ничто не мешало ему взять столь необходимый отпуск сейчас, поскольку из-за отсутствия терапевта, которого он должен был замещать в августе и сентябре, ему предстояло провести самые жаркие месяцы в городе.
Вечером накануне отъезда Фрэнк ужинал с мисс Ли наедине, как нравилось им обоим. За едой, следуя сложившейся традиции, они обсуждали погоду и виды на урожай. Каждый с исключительной нежностью относился к собственным мыслям, чтобы разрешить кому-то перебить себя подношением очередного блюда. Они предпочитали оставлять на потом любую тему, требовавшую дискуссии. Но когда в библиотеку принесли кофе, мисс Ли удобно устроилась на диване, а Фрэнк, расположив ноги на кресле, закурил сигару, они обменялись взглядами, вздохнули с облегчением и заулыбались.
— Вы ведь поедете в Джейстон? — спросил он.
— Не уверена, что смогу это вынести. По мере того как времени остается все меньше, я начинаю чувствовать себя все более несчастной в преддверии этого события. Убеждена, что доведу себя до какой-
