по окаймленной изгородью заснеженной улице? Зачем были нужны те ужас и боль, невероятная агония разделения на части и погребение заживо этого измученного ребенка – внутренний и эмоциональный суицид? Хотела бы я вновь вернуться в то время, когда мне было восемь? Снова ехать на автобусе, но на этот раз выйти, не пропустив ни одной остановки? Если бы я вышла там, где надо, я избежала бы нападения, избежала многих лет физической и эмоциональной боли, избежала часов мучительной терапии. избежала развода, избежала опустошения, вызванного отвержением и отсутствием поддержки. Я избежала бы всего этого. Что было бы со мной, если бы у меня был еще один шанс? Захотела бы я пройти заново через все это? Имело бы это смымл?
С вершины своей горы я вижу тюрьму во Флоренсе – такой, какой я запомнила ее в тот прощальный вечер: силуэты сторожевых вышек, их длинные тени на песке безмолвного двора; луна блестит и отражается на проволочном заграждении, которое окружает моих друзей, вынужденных находится в этом месте.
Он написал:
Дорогая Мэрилин.
Каждый раз, когда Вы приезжаете сюда, я вижу Вашу искреннюю любовь и внимание к нам, сборищу закоренелых преступников. На прощание Вы обняли меня. Вы, жертва, обняли меня, насильника. Теперь я чувствую, что я – человек. Свободный человек, я не надеялся, что когда-либо заслужу что-то подобное.
Вы помогали нам изменить свою жизнь. Вы верили в нас и доказали на деле, что любите нас. Мы бесконечно Вам благодарны.
* * * * * * *
сегодня я тоже свободна. Я больше не тот Плачущий обиженный ребенок на черной грязной земле.
Возможно, мой путь всегда будет трудным. Но я надеюсь, что, продвигаясь вперед, я открыла новые рубежи, и боль моего ребенка принесла свой плод – пространство свободы, где дети и взрослые больше не будут невольниками и жертвами войны.
Мой Естественный ребенок приглашает вас последовать за ним и найти ваш собственный, единственный в своем роде путь к вашему исцелению
Эпилог
Круг замкнулся
26 декабря 1989 года. Я сидела в крошечной квартирке своей матери и смотрела на нее, пока он что-то рассказывала мне. Она казалась такой хрупкой, когда мы обсуждали известие, которое ей сообщили по телефону вчера вечером. У ее единственной оставшейся в живых сестры Розеллы случился инфаркт и ожидалось, что она не доживет до утра.
Всю неделю в Канзасе стоял двадцатисемиградусный мороз, и я пыталась уговорить маму не ездить не похороны. У нее был сильны артрит и простуда, но мама решила поехать во что бы то ни стало. Моя сестра Мэри Сью, ее муж Уэйн в двенадцатилетний сын Джош предложили отвести ее в своем новом микроавтобусе. Я сказала ей, что полечу в Уичито самолетом и присоединюсь к ним в Мэрионе на похоронах. Однако, когда она сказала, что мне не обязательно присутствовать, я почувствовала облегчение.
Я была измучена, у меня не было никакой зимней одежды, и уж тем более такой, которая была бы уместна на похоронах. Я прилетела в Феникс, захватив с собой лишь одежду для отдыха при теплой погоде в в 20-25 градусов. На следующий день рано утром мне предстояло отправиться на автомобиле во Флоренс. Я получила специальное разрешение провести дополнительную работу с выпускниками СОТП и планировала за несколько оставшихся до возвращения в Калифорнию дней увидеться с некоторыми из бывших заключенных, освобожденных условно, и с их женами.
В тот солнечный вторник я на несколько часов заглянула к матери. Как только было решено, что она отправляется в Канзас без меня, мы стали обсуждать, как замечательно прошли выходные (до того, как мы узнали о тете Розелле). Вся семья отправилась на рождественское богослужение, мы вместе провели Сочельник и Рождество, наслаждаясь общением с Джошем, Биджеем, Дженелл и шалостями двухлетней непоседы Эшли, дочери Мисси. Даже Тодд присоединился к нам. Мама была рада, что Тодд и я смогли остаться друзьями и что он восстановил свои отношения с Джинджер и Мисси. Семья была усладой ее жизни. Она выглядела спокойной и радовалась тому, что в данный момент ей не приходится «переживать» из-за каких-либо серьезных кризисов в нашем семействе.
Мать принесла мне чашку горячего чая, и мы говорили о новой галерее, которую Джинджер, Брэдд и я открыли в прошлом году в Скодсдейле, и о ностальгии, которую мы испытываем, наблюдая, как Биджей и Дженнел помогают нам во время художественных выставок. Маме было приятно услышать, что мне разрешено работать психологом-ассистентом и что я могу возобновить свою клиническую практику. Она поддерживала мое намерение закончить аспирантуру и недавнее решение перебраться в район Сан-Диего. Мы допили чай, и, попросил маму осторожнее ступать по обледенелых улицам, я обняла ее на прощание.
Через три дня, в пятницу вечером, войдя в дом к Джинджер и Брэдду, я застала их у дверей. Они с тревогой ждали моего прибытия. Джинджер была вся в слезах. Им только что позвонили из Канзаса Мэри Сью и Уэйн.
По просьбе мамы они отвезли ее попрощаться с тетей Розеллой сразу, как только они прибыли в Мэрион после полудня. Вместе с Мэри Сью, Уэйном и Джошем мама подошла к гробу своей сестры, с которой они справляли день рождения в один и тот же день: Розелле исполнилось 82, а маме 75 . едва приблизившись, чтобы коснуться руки своей сестры, она внезапно притронулась к своему виску со словами: «Как ужасно болит голова. У меня еще никогда такого не было». Ее ноги подкосились. Уэйн кинулась вызывать «скорую».
«скорая» мчалась в больницу, Мэри Сью сидела возле матери. Меньше, чем через пятнадцать минут с момента приступа, мама перестала дышать. Фельдшеры «скорой» вернули ее к жизни, но врачи оставили Мэри Сью и Вэйну мало надежды – ее организм, и в частности мозг, серьезно пострадали. Она перенесла обширный инсульт. Единственным шансом для нее была операция, которую могли сделать только специалисты в Уичито, в шести милях от Мэриона. Было решено отправить ее туда немедленно.
Перелет занял всю ночь, и я прибыла в аэропорт в половине девятого субботним утром. Все мои прежние чувства и реакции подняли во мне, едва я увидела надпись на дверях аэровокзала: «Добро
