Стихотворения

16. «Из блеска в тень и в блеск из тени…»

Из блеска в тень и в блеск из тени
с лазурных скал ручьи текли,
в бреду извилистых растений
овраги вешние цвели.

И в утро мира это было:
дикарь еще полунемой,
с душой прозревшей, но бескрылой, —
косматый, легкий и прямой, —

заметил, взмахивая луком,
при взлете горного орла,
с каким густым и сладким звуком
освобождается стрела.

Забыв и шелесты оленьи,
и тигра бархат огневой, —
он шел, в блаженном удивленьи
играя звучной тетивой.

Ее притягивал он резко
и с восклицаньем отпускал.
Из тени в блеск и в тень из блеска
ручьи текли с лазурных скал.

Янтарной жилы звон упругий
напоминал его душе
призывный смех чужой подруги
в чужом далеком шалаше.

И это было в утро мира,
и угасая, и горя,
казалось, призрачная лира
звенит в руках у дикаря.

17. «Я на море гляжу из мраморного храма…»

Я на море гляжу из мраморного храма:
в просветах меж колон, так сочно, так упрямо,
бьет в очи этот блеск, до боли голубой.
Там — благовония, там — звоны, там — прибой,
а тут на вышине — одна молитва линий
стремительно простых; там словно шелк павлиний,
тут целомудренность бессмертной белизны.
О муза, будь строга! Из храма, с вышины, —
гляжу на вырезы лазури беспокойной, —
и вот, восходит стих, мой стих нагой и стройный,
и наполняется прохладой и огнем,
и возвышается, как мраморный, и в нем
сквозят моей души тревоги и отрады,
как жаркая лазурь в просветах колоннады.

18. «Туман ночного сна, налет истомы пыльной…»

Туман ночного сна, налет истомы пыльной
        смываю мягко-золотой,
тяжелой губкою, набухшей пеной мыльной,
        благоуханной и густой.

Голубоватая, в купальне млечной-белой,
        вода струит чуть зримый пар,
и благодарное я погружаю тело
        в ее глухой и нежный жар.

А после, насладясь той лаской шелковистой,
        люблю я влагой ледяной
лопатки окатить… Мгновенье — и пушистой
        я обвиваюсь простыней.

Чуть кожа высохла — прохлада легкой ткани
        спадает на плечи, шурша…
Для песен, для борьбы, для сказочных исканий
        готовы тело и душа.