которых писались романсы, вроде „Ваш утолок я убрала цветами“ или „Христос воскрес, поют во храме“» (Набоков V. С. 285). В прозаическом парафразе встречи в приусадебном парке содержат топосы классической поэзии, «вроде „лесной сени“, „уединенности“, „сельской неги“ и прочих пушкинских галлицизмов» (Там же. С. 287), бездомье встреч в зимнем Петербурге описывается в стилистике неоклассицизма рубежа веков («вертикально падающий крупный снег Мира Искусства», блуждания «лунными вечерами по классическим пустыням Петербурга» с традиционным для петербургского текста выходом на простор «дивной площади», где «беззвучно возникали перед нами разные зодческие призраки: я держусь лексикона, нравившегося мне тогда», где «тот столп, увенчанный черным ангелом, который в лунном сиянии безнадежно пытался дотянуться до подножья пушкинской строки» (Там же. С. 290)). А предвестья будущих исторических бед, сопровождавшие их последнюю встречу с Тамарой в дачном поезде, вводятся отсылкой к Блоку: «С одной стороны полотна, над синеватым болотом, темный дым горящего торфа сливался с дотлевающими развалинами широкого оранжевого заката. Интересно, мог ли бы я доказать ссылкой на где-нибудь напечатанное свидетельство, что как раз в тот вечер Александр Блок отмечал в своем дневнике этот дым, эти краски» (Там же. С. 293).{13} Сборник 1916 года кладет начало характерной черте поэтики Набокова, которую В. Ходасевич, применительно к Пушкину, назвал «бережливостью», а Клэренс Браун в статье о Набокове — «повторяемостью».{14} он многократно использует один и тот же образ. «Будущему узкому специалисту-словеснику» небезынтересно будет проследить, как «велосипедный номер» переходит из стихотворения сборника 1916 года «Осеннее» в «Машеньку», «Другие берега» и далее в «Аду»; образ падающего сухого листа хризантемы — из стихотворения «Дрожит хризантема, грустя…» в рассказы «Месть» (1924), «Лебеда» (1932), четвертую главу «Других берегов».
С 1910{15} по 1917 год Набоков учился в знаменитом своим либерализмом и довольно дорогом Тенишевском училище (Петербург, Моховая, 33), на десять лет позже О. Э. Мандельштама. В оценках Набоков балансировал между «хорошо» и «удовлетворительно», отличаясь главным образом в футболе и рисовании, а весной 1916 года, когда вышел сборник «Стихи», получил «неуд.» по алгебре и требование заниматься с репетитором.{16} Хотя в автобиографии Набоков утверждал, что «не отдавал школе ни одной крупицы души, сберегая все свои силы для домашних отрад —
некрасовско-надсоновское гражданское «рыданьице»:
Стихи Набокова из «Двух путей» представляют только малую часть написанного им в мае — августе 1917 года в Выре, собраны, кажется, без плана и отражают, главным образом, симпатичный юношеский витализм, выраженный символистской лексикой, которому отвечает вся природа: «Все — в лучах! / Жизнь — как небо голубое!», «В душе поет восторг безбрежной воли… / Весь мир в лучах! Вся жизнь передо мной! / Как сердце, бьется огненное поле / Под лаской ветра, буйной, молодой». Впоследствии Набоков выделил из сборника только уже упоминавшееся стихотворение «Дождь пролетел», включив его в «Poems and Problems» и «Стихи» 1979 года. Но также несомненно и то, что юный версификатор уже считал себя в 1917 году поэтом и даже подводил первые итоги: классифицируя стихи, написанные в последний перед эмиграцией год (июнь 1916 — июль 1917), он подсчитал, что из 172 стихотворений 31 было посвящено Люсе Шульгиной, 39 — Еве Любржинской, его следующей возлюбленной, 24 — о событиях дня, 52 — о природе, 26 — о себе.{19} В конце лета 1917 года он начал тонкую тетрадку — первую из череды рукописных стихотворных альбомов, которые он непрерывно заполнял — по одному стихотворению в два дня — с 1917 по 1923 год.
Осенью 1917 года Набоков на месяц раньше срока сдал выпускные экзамены в Тенишевском училище, — октябрьского переворота он, по его словам, не заметил, занятый под «подлый треск пулемета» стихами (Бойд. Русские годы. С. 163) и, бравируя своей аполитичностью, послал из Петрограда в Кисловодск своему тенишевскому приятелю Савелию (Сабе) Кянджунцеву поэму «Пегас», написанную 25 октября, «в первый день советской эры». Очевидно, Набоков несколько преувеличивал степень своей изолированности от политики, так как его отец, В. Д. Набоков, принимал в ней самое активное участие.{20} В последние месяцы пребывания в Петрограде Набоковы, отец и сын, оставили автографы в рукописном альманахе К. И. Чуковского «Чукоккала» (Набоков — стихотворение «Революция», подписавшись «сын предшествующего»). 2 (15) ноября Набоков вместе с младшим братом Сергеем был отправлен в Крым. Через месяц к семье присоединился В. Д. Набоков, чудом избежавший ареста как один из руководителей партии кадетов и депутат Временного правительства. Под впечатлением
