твоя Голгофа — наслажденье.Скользишь, безвольна и чиста,из сновиденья в сновиденье;не изменяя чистотесвоей таинственной, — кому быни улыбались в темнотетвои затравленные губы.191915. ДОСТОЕВСКИЙТоскуя в мире, как в аду, —уродлив, судорожно-светел, —в своем пророческом бредуон век наш бедственный наметил.Услыша вопль его ночной,подумал Бог: ужель возможно,что всё дарованное Мнойтак страшно было бы и сложно?191916. АЭРОПЛАНСкользнув по стоптанной траве,взвился он звучно, без усилья,и засияли в синеведавно задуманные крылья.И мысли гордые теклипод музыку винта и ветра…Дно исцарапанной земликазалось бредом геометра.191917. НАПОЛЕОН В ИЗГНАНИИ{*}Дом новый, глухо знойный день, —и пальма, точно жестяная…Вот он идет; глядит на теньсвою смешную, вспоминаятень пестрых, шелковых знамен —у сфинкса тусклого на лапе…Остановился; жалок онв широкополой этой шляпе…1919; Лондон
IПри звуках, некогда подслушанных минувшим, —любовью молодой и счастьем обманувшим, —пред выцветшей давно, знакомою строкой,с улыбкой начатой, дочитанной с тоской,порой мы говорим: ужель всё это было?И удивляемся, что сердце позабыло,какая чудная нам жизнь была дана…IIОднажды, грусти полн, стоял я у окна:братишка мой в саду, — Бог весть во что играя, —клал камни на карниз. Вдруг, странно замирая,подумал я: ужель и я таким же был?И в этот миг всё то, что позже я любил,всё, что изведал я, — обиды и успехи, —всё затуманилось при тихом, светлом смехевосставших предо мной младенческих годов.IIIИ вот мне хочется в размер простых стиховто время заключить, когда мне было восемь,да, только восемь лет. — Мы ничего не просим,не знаем в эти дни, но многое душойуж можем угадать. — Я помню дом большой,я помню лестницу, и мраморной Венерымеж окон статую, и в детской — полусерыйи полузолотой непостоянный свет.IV
