– Как ты? Чем занят? Не хотела беспокоить, но отчего-то сама забеспокоилась. Мне показалось, что в нашу последнюю встречу я тебя слишком испугала.
– Здравствуй, родственная душа! – возопил Игнат. – Я спешу на съемки. Но позови меня, развернусь и кинусь к тебе.
– Нет, все-таки тебя до сих пор нельзя баловать лирическими отступлениями, – вздохнула Елена. – Ведь договаривались не один раз: в наших отношениях последующее ничего не отменяет в предыдущем. Не забывай, я жду, когда ты женишься и возблагодаришь меня искренними и, настаиваю, лаконичными фразами.
– Родственная душа, но пока я холост. Мне до павильона семь минут хода. Я растяну их в десять. И буду трепаться. Ты только иногда вставляй словечко, чтобы мне становилось радостно. Ладно?
– Ладно, – рассмеялась Елена. – Начинай.
Игнат пересказал содержание первой главы Лизиного романа. Поведал, как расплакалась Маша. Выложил всю ее критику. Но не смог произнести ни звука о своем участии в обсуждении. Когда это стало его злить, настала пора сказать Елене:
– Я люблю тебя, родственная душа. Счастливо.
– До свидания, – ответила она необычайно приветливо. И отключила телефон.
А у Игната начали шалить нервы. После трех часов работы приступили к съемкам эпизода, в котором его герой является к своему вечно пьяному дядюшке взять в долг. И тут выяснилось, что тема алкоголизма Игната еще не отпустила. Он деловито предложил реквизитору обеспечить своего партнера бутылкой коньяка и рюмкой, чтобы ясно было, почему у того заплетается язык.
– Да где я сейчас буду искать бутылку и рюмку? Да сколько времени надо, чтобы заварить чай и остудить? Давайте скорей закругляться, поздно уже, – взвился усталый мужик.
В глазах режиссера мелькнуло нечто похожее на согласие с актером и знание, где за три минуты можно взять атрибуты злоупотребления – в собственной комнате отдыха. Но, представив, как кто-то, не выдержав соблазна, вылакивает его коньяк, мэтр решительно заявил:
– Сойдет и так.
– У вас все сойдет. Любая чушь. Любая фальшь! – заорал Игнат.
И бушевал еще минут десять. Это было привычной мелочью для всех, кроме него. Он представления не имел, что тоже склонен к истерикам.
– Простите, – сказал он. – Что-то я расклеился сегодня.
– Коньяк надо меньше жрать, – мстительно проворчал режиссер, и творческий акт продолжился как ни в чем не бывало.
Глава 7
Есть люди, которые добиваются того, что хотят иметь. Есть люди, которые добиваются того, что могут получить. И только я усиленно добиваюсь того, чего и не хочу и не могу. Я гибну. Уныние – это когда ты ничего не ждешь от мира. Отчаяние – это когда ты ничего не ждешь от Бога. Смерть – это когда ты ничего не ждешь от себя.
Без пяти девять вечера, в который Лиза Шелковникова читала Игнату и Маше первую главу романа, наконец-то позвонила вдохновительница. Лизу затрясло от этого совпадения.
– Верочка, как ты?! – закричала она.
– У меня все нормально, не волнуйся. Извини, что не связывалась с тобой так долго. Во-первых, сын телефон не оставил. Во-вторых, сложновато было адаптироваться, хотя тут прекрасные люди. В основном молодежь из богатых семейств, но есть и ученые, и артисты, и один, как мы в юности говорили, обалденный режиссер и продюсер. Знаешь, мы с ним подружились – взаимопонимание полное.
«Вот оно! – подумала писательница и ощутила тяжесть за грудиной, а потом истому и усталость. – Режиссер и продюсер в одном лице. С ума сойти. Я верно определила направление. Теперь только вперед, чтобы отношения в клинике и в романе развивались параллельно. Нет, ну я даю! Все-таки творчество – акт мистический».
– Вера, я боялась, что тебе будет одиноко.
– Здесь стараются занять нас по максимуму, не оставить ни минуты на тоскливые диалоги с самими собой. Слушай, я ведь к тебе с просьбой. У меня тут есть возможность отлучиться часа на полтора-два.
– Удрать? – сдавленно изумилась Лиза. – А если засекут? Выдворят за милую душу, я читала, так делают.
– Не волнуйся.
– Вер, давай я сама к тебе приеду.
– Как раз тебя ночью и в вестибюль не пустят. Лиза, я сознательно лечусь и еще умудряюсь поддерживать других. Поэтому о нарушении сухого закона речи не идет. Но мне необходимы прокладки, у меня месячные начались. Вообрази, каково. Три года ни капли крови, и вдруг, словно у девчонки, ручьем. Стоило успокоиться, отоспаться и отъесться чуть-чуть. А я думала, ранний климакс. У здешних обитательниц спрашивала, никто средствами гигиены на такой случай не богат. Сын появится только завтра вечером. Спаси, пожалуйста.
Лизе стало легко и весело. До такого она сама ни за что не додумалась бы. Не только психологическое, но и физиологическое возрождение женщины. Действительно, какие их годы, сорока еще нет. И она рассмеялась:
– Поздравляю, Верочка. Новая кровь – новая жизнь.
– Так ты выручишь?
– Конечно. Только бы не навредить тебе.
– Говорю же, успокойся. Наши и до рассвета отсюда сматываются. И никого не застукали. Главное – не пить.
Бедовые одноклассницы договорились встретиться в метро в центре. Вера явно не имела желания открывать свое местопребывание. Но Лиза дала себе слово выпытать у нее адрес клиники и регулярно навещать. Быстро собралась. Постучала в дверь комнаты Маши. Дочь не соизволила отозваться. «Уснула бедняжка. Столько эмоций», – подумала неуравновешенная, но чуткая мать. Написала ей записку и ринулась в ближайший круглосуточный магазин.
На улице было еще светло, на душе у авантюристки, считающей себя верхом рационализма, – уже светло. Лиза спешила к той, ради благополучия которой затеяла роман. За две станции до нужной Лизе в вагоне появилась ее хорошая знакомая, и женщины сплетничали, все больше входя во вкус. Поскольку беглянки на условленном месте не оказалось, они продолжали трепаться еще с полчаса. Вера так и не появилась. Знакомая направилась к выходу в город, Лиза поехала домой. «Это к лучшему, – думала она. – Не удалось вырваться, не судьба режим нарушать. Не изгонят Веру, не расстанется она с режиссером. Завтра утром позвонит и скажет, куда везти прокладки. Тортик я Маше с Игнатом оставлю, а ей другой куплю. И фруктов разных, а то схватила второпях одни апельсины».
Дорвавшись до компьютера, Лиза поработала часа три. Потом пошла в кухню за чаем и обнаружила там дочь, уплетающую за обе бледные, ввалившиеся щеки торт. В руке Маши подрагивала ее записка.
– Ой, извини, не выбросила, – сказала Лиза.
– Мама, я чуть с ума не сошла. Заснула случайно. Проснулась, глубокая ночь, а тут записка: «Убегаю, скоро вернусь». Торт вот с перепугу жру.
– Ешь, милая, ешь, – усмехнулась Лиза. – Только не забудь, что жирок у женщин в последнюю очередь наполняет лицо. А в первую что?
– Попу, – уныло ответила Маша и со вздохом закрыла коробку с опасным десертом.
Утром, когда Маша еще переваривала во сне торт, Лиза с привычным отвращением выхлебала свой зеленый чай и собиралась на прогулку. В дверь длинно позвонили. Чей-то палец не щадил безвинную кнопку. Лиза посмотрела в глазок – за ним маячило какое-то удостоверение.
– Кто там? – удивленно спросила она.
– Откройте, милиция, – ухнул в ответ мужской басок.
– Корочку свою от оптики уберите, – потребовала писательница. – А то вдруг вы ею закрываете маску на лице и пистолет в руке.
Документ исчез, но вместо него в зоне видимости оказались мощные живот и грудь, туго обтянутые
