неизбежен был бы отказ от второго». Зазвонил телефон. Пришлось разговаривать. Сначала с Полянским.
Тот выписался из больницы, но после настоящего покушения вел себя совершенно иначе, чем после Лизиной имитации. На вопросы о случившемся он лаконично отвечал: «Это было недоразумение без последствий». Сведущих осаживал: «Милиция трудится». Выражения сочувствия не поощрял. И замазывал белесые следы на коже рук тональным кремом. Но его высказывания о современных авторах стали такими желчными, что издание их книг представлялось делом непристойным и стыдным, даже будь оно гораздо более доходным, чем было. «Илья выполняет тяжелейшую миссию, – шептались его друзья. – Общество должно обожраться гадким чтивом, чтобы переболеть несварением мозга и выздороветь».
– Доброе утро, причина моей язвы, – сказал издатель.
– Здрав будь, писательский кормилец. Вывел формулу зависимости раскупаемости тиража от количества белка в пище на душу населения?
– Создайте что-нибудь конкурирующее с жирами, белками и углеводами.
– Опомнись, безбожник.
– Как твоя сага о пропойцах? Через две недели не представишь?
Лиза поперхнулась и с трудом обрела дар речи:
– Раньше ты хоть за труд машинисток своих авторов ценил. Чтобы напечатать роман на компьютере, нужно время, даже если в твоей трактовке сочинительство не требует усилий и происходит за едой, стиркой, глажкой, во сне. Я еле уговорила тебя дать мне возможность заняться этой темой. Я подрядилась справиться с ней за какие-то три месяца. А ты просишь уложиться в два. Между прочим, люди годами каждый роман пишут. И не смей говорить пошлостей вроде «Так то – люди». Или: «Настоящий роман, конечно, быстрее не напишешь».
– Я иначе скажу. Если ты в двадцать первом веке будешь годами вымучивать из себя единственный текст на «эту тему», я перестану тебя уважать. Лиза, положение безвыходное, выручай. Человек не рассчитал силы, не вылез из запоя и не сдаст нетленку вовремя. А поменяйся вы с ним сроками выхода книг, мой план останется незыблемым.
– Так господа литераторы еще пьют? – возопила писательница. – Кто бы мог предположить! В двадцать-то первом веке! И ты порывался отказать моему роману в актуальности?
– Считай, что я поторопился с выводами.
– Замечательно. Но на случай передозировки у романистов ты завел в своем издательском хозяйстве непьющих романисток, – прямо высказала догадку Лиза.
– Ну что ты, я вовсе не склонен к дискриминации по половому признаку, – успокоил Илья Борисович. – Лиза, я серьезно спрашиваю, закончишь за две недели?
– Вот надо сейчас торговаться, набивать себе цену. Но не могу. Я полтора месяца писала сутками – увлеклась, каюсь. Мне самой необходимо поскорее сварить это зелье на удачу несчастной женщине.
– Помню, чертовщиной балуешься. Как тебя забрало! Наверное, действительно славная женщина пропадает.
– Достойная славы. До свидания, пошла к станку.
«А ведь все к лучшему. Я почти закончила, не в две недели уложусь, в одну. И будет целый месяц на подготовку к Машкиной свадьбе с сознанием выполненного перед Верой долга», – думала Лиза.
И тут снова зазвонил домашний телефон.
– Привет, Лиза. Ты не занята?
– Верочка! Милая! Вот радость, а! Сто лет проживешь, я как раз о тебе думаю! – закричала Лиза.
Она многократно давала себе слово не пугать людей своими непосредственными восторгами, которые приличествует изливать только на близких. К примеру, какие они с Вересковой подруги? В школе общались мало, двадцать лет не виделись, потом случайно столкнулись и час поговорили. Бедная пациентка наркологической клиники вправе была заподозрить Шелковникову в неискренности. Особенно невероятным должно было показаться то, что ею заняты мысли одноклассницы. Но Лиза действительно успела перебрать обстоятельства ее жизни, пожалела, оправдала, начала спасать, беззаветно веруя в доступный романистке способ. Она уже дружила. И к прочим часто малознакомым людям ей доводилось относиться так же. Но они, услышав, как она счастлива контактировать с ними, насколько готова им помочь, инстинктивно отстранялись. Поэтому недоверчивый тон ответа ее не удивил:
– Ты меня ни с кем не путаешь?
– Перестань, Вера, я в самом деле волнуюсь за тебя.
– Спасибо. И я за тебя. Ходят слухи, что тебе милиция досаждает из-за инцидента с издателем? Как неудачно: я вызвала тебя из дома, а самой не удалось сбежать из больницы. Никогда себе не прощу.
– Нет уж, будь добра, прости. А лучше награди чем-нибудь. Я могла на время этого самого инцидента остаться без алиби. А по пути к тебе встретила приятельницу и была на глазах у незаинтересованного человека. Но, Вера, откуда тебе все известно?
– Я же не в тюрьму заключена, – грустно сказала актриса. – Тут есть люди искусства, они активно обсуждают новости из своей среды. А как узнают – их тайны. Вообще-то связи с внешним миром докторами не приветствуются. Поэтому, пока меня не засекли, спрошу. Лиз, врать дорогому человеку очень мерзко? У меня, по идее, должна начаться вторая жизнь, грешить в ней не хочется, но приходится.
Лиза опешила и чуть не призналась: «Какой из меня эксперт». Но через секунду в воображении сложилась картина: Вера и режиссер прогуливаются по аллее вдоль здания клиники и откровенничают о своем прошлом. А влюбленная женщина физически ощущает, что не может заставить себя признаться в каких-то мерзостях. Ей необходимо, чтобы за спиной были если не ангельские крылья, то хотя бы чистый шлейф. И сочинительница бросилась на амбразуру морали и нравственности, чтобы дать лицедейке возможность проскочить опасное место:
– Приходится! Еще бы не! Да способность лгать – это защитный механизм психики, без нее человечество вымерло бы. Доказано, что чаще, больше и продуктивнее всего индивидуум врет самому себе. Что обмануть удается всего лишь треть других. И что две трети людей не верят, когда им говорят правду.
– И это произносишь ты, совесть нашего класса? Лиза, прости, я не могу продолжать. Хорошо, что у тебя нет неприятностей. Когда меня выпишут, мы с тобой обязательно встретимся и все-все обсудим.
– Вера, я читала про «когда выпишут»… Тебе посоветуют не видеть старых знакомых… Я не обижусь…
– Нет, нет, эти запреты относятся к собутыльникам.
Лиза Шелковникова возрадовалась, обнаглела и не сдержалась:
– Вер, как у тебя с сердечным другом?
– Боюсь сглазить. Одно знай: если все мои муки, потерянная глупая и эгоистичная молодость были ценой за встречу с ним, то не жалко.
– Тьфу, тьфу, тьфу. Истинно говоришь, человек претерпит что угодно, ни о чем не пожалеет, если обнаружит в этом смысл.
– Смысл – печальная тема. А нам врачи рекомендуют сплошной позитив. Пока, Лиза.
– Держись там, – сказала писательница.
Ее совершенно не занимало то, что какие-то «люди искусства», лечившиеся от алкогольной или наркотической зависимости, тешились обсуждением нападения на издателя в ее стиле. Она не потрудилась задуматься, что могла говорить про нее актриса в этом обществе. Лиза бормотала в эйфории:
– Вера счастлива, она надеется на лучшее, значит, возрождается. Полянский уже подсуетился, ускорив выход романа в люди. Это не просто так. К черту моего сценариста, обойдусь без натуры его привычек, без любовных утех, без собственных острых ощущений. Работать!
Но не тут-то было. В третий раз за утро взыграл телефон. Кто угодно крался бы к аппарату с трепетом, раскрыв взаимосвязь двух первых звонков. Легок на помине оказался Сергей. «Вот подтверждение того, что он зачем-то нужен, если не мне, то роману. А то распосылалась к дьяволу, – не без удовольствия выругала себя Лиза. – Только что мы можем успеть за ту неделю, которую я себе назначила, чтобы дописать?»
Выяснилось, что ничего. Сергей предупредил – десять суток он работает, забаррикадировав дверь. Продюсер крикнул «ура!» его синопсису. Надо было ковать железо, то есть набросать пару сценариев.
– Многосерийный художественный фильм? – вежливо поинтересовалась Лиза.
