первыми жертвами этой политики.
Уже перед началом агрессии в военном руководстве существовало полное согласие, что пленные должны получать «лишь самое необходимое питание». В соответствии с этим выделенный им пищевой рацион с самого начала находился намного ниже уровня выживания. Так, например, пленные, которые после первых сражений июля — августа 1941 года выводились из Белоруссии, получали ежедневные рационы в виде «20 граммов пшенной каши и 100 граммов хлеба без мяса» или «100 граммов пшенной каши без хлеба», т. е. рационы, не достигавшие даже четверти минимума, необходимого для выживания [9]. В августе 1941 года Верховное командование вермахта установило для всех советских военнопленных единые рационы питания. Работающие пленные должны были теперь получать 2100 калорий вдень, а неработающие — немного меньше. Из документов ясно видно, что, как правило, пленные не получали даже этих совершенно недостаточных рационов. По целому ряду лагерей документально доказано, что пленные в отчаянии ели траву, листья или древесную кору. Уже в конце августа начали распространяться эпидемии, вызванные голодом: состояние здоровья пленных в лагерях на территории рейха ухудшилось столь угрожающе, что «во избежание эпидемий» было принято решение о временном улучшении пищевых рационов. В отдельных лагерях на Востоке, например в шталаге-307 (Бяла-Подляска) и в дулаге-112 (Мо- лодечно) эпидемии, вызванные голодом, уже в сентябре унесли тысячи жизней. Тем не менее 21 октября 1941 года генерал-квартирмейстер сухопутных сил генерал Эдуард Вагнер приказал резко снизить пищевой рацион для пленных. Больше всего пострадали неработающие пленные, т. е. те, которые были уже слишком слабы, чтобы работать. Они должны были теперь получать не более 1500 калорий вдень, что составляло менее 2/3 абсолютного минимума, необходимого для выживания. Вагнер действовал в соответствии с требованием Геринга, который, несмотря на возрастающее количество пленных, любой ценой хотел сохранить постоянный уровень питания немецкого населения [10]. Приказ вышел в то время, когда массовая гибель пленных уже приобрела характер эпидемии. На территории оккупированной Польши до 20 октября 1941 года умерло около 54 000 советских военнопленных; но уже в течение следующих десяти дней умерло еще 45 690 человек, т. е. почти 4600 человек в день [11]. Смертность среди пленных была ускорена наступившей зимой, от которой они были совершенно не защищены. На территории рейха и в оккупированной Польше в местах обучения войск было запланировано строительство гигантских лагерных комплексов, рассчитанных на 30–50 тысяч пленных каждый [12]. Так как расходы должны были быть сведены к минимуму, на практике были выделены лишь колючая проволока, котлы для варки пищи, хлорка и рабочие инструменты. Пленные должны были строить свое жилье с помощью примитивнейших средств. На территории рейха пленные во многих лагерях, например в Штукенбро-ке, Берген-Бельзене, Фаллингбостеле и Ламсдорфе в Верхней Силезии [13], должны были даже зимой укрываться в вырытых ими самими ямах и землянках. Лишь в октябре 1941 года, когда уже ежедневно умирали тысячи, в оккупированной Польше приступили к перевозке пленных из лагерей, где они лежали под открытым небом, в импровизированные «зимние лагеря» в бывших фабриках и тюрьмах. На оккупированной советской территории условия были скорее еще хуже. Когда начались морозы и снегопады, во многих лагерях в тылу группы армий «Центр» существовали лишь «защитные крыши»: даже в январе 1942 года пленные во многих лагерях все еще укрывались в землянках. Десятки, если не сотни тысяч пленных погибли на пути с фронта в лагеря. Большинство пленных 1941 года должны были добираться в тыл пешим маршем за сотни километров. При этом тысячи обессиленных пленных были просто пристрелены. Вновь и вновь поступали сообщения о подобных фактах, имевших место даже в центре таких больших городов, как Минск и Смоленск. Отдельные командующие издали возмущенные приказы с осуждением подобной практики. Другие же придерживались совершенно иного мнения; в 6-й армии фельдмаршала фон Рейхенау существовал приказ «расстреливать всех пленных-слабаков» [14].
Верховное командование сухопутных сил допускало перевозку пленных по железной дороге только в открытых товарных вагонах. Это не только ограничивало число используемых вагонов, но и вызвало с наступлением зимы огромные потери. На участке группы армий «Центр» использование крытых вагонов было разрешено лишь 22 ноября 1941 года, после того как сильные морозы стояли уже в течение свыше трех недель. Непосредственным поводом для этой уступки было то, что в одном из эшелонов из 5000 пленных 1000 погибла от мороза. Перевозка пленных в крытых, но неотапливаемых вагонах не принесла существенного улучшения. Согласно одному из донесений от начала декабря 1941 года, при железнодорожных перевозках погибало «от 25 до 70 % пленных», в том числе потому, что они иногда целыми днями находились без пищи [15].
У немецких солдат в 1941 г. должно было возникнуть впечатление, что жизнь советских военнопленных или гражданских лиц представляет весьма незначительную ценность. Это было не только следствием создаваемого пропагандой «образа врага» в лице «недочеловека». Также и основополагающие приказы военного руководства должны были создавать такое впечатление [16].
Так называемый «декрет «Барбаросса» ограничивал подсудность военно-полевым судам только фактов нарушения воинской дисциплины. Любые «враждебные действия» советских гражданских лиц должны были наказываться смертной казнью. Цель заключалась в полном подчинении населения и подавлении любых попыток сопротивления. Следовательно, под «враждебными действиями» Верховное командование сухопутных сил понимало даже распространение листовок и неподчинение приказам германских властей. Населенные пункты, где немецкие солдаты подверглись нападению со стороны гражданских лиц, должны были быть превращены в пепел, а часть их населения — расстреляна. С другой стороны, преступления немецких солдат против советских граждан с самого начала были объявлены ненаказуемыми, если виновник ссылался на идеологический мотив своих действий. В соответствии с «приказом о комиссарах» от военнослужащих требовалось выявлять среди пленных политработников Красной Армии и расстреливать их. После войны замешанные в этом военачальники, как, например, главнокомандующие групп армий «Север» и «Юг» фельдмаршалы фон Лееб, фон Кюх-лер и фон Рундштедт и командующие 2-й и 3-й группами танковых армий генерал-полковники Гудериан и Хот, уверяли, что вследствие преступного характера они не передавали в войска этого приказа или запретили его выполнение. Сегодня, однако, не существует сомнений в том, что это не соответствует истине и что летом и осенью 1941 года этот приказ почти повсеместно выполнялся [17]. Невыполнение было возможно только там, где командиры в непосредственно подчиненном им подразделении, например в штабе полка, разделяли традиционные солдатские ценности и могли быть уверены, что не последует доноса на невыполнение приказа. В мае 1942 года Гитлер под нажимом командующих фронтами отменил этот приказ, так как, после того как стало известно о расстрелах, сопротивление Красной Армии на фронте резко возросло. С этого времени выявление комиссаров производилось специальными командами эсэсовцев в лагерях на территории оккупированной Польши, после чего их замучивали в концлагере Маутхаузен.
С самого начала обращение с советскими военнопленными диктовалось нацистской идеологией [18]. Указывалось, что они «в высшей степени опасны и коварны» и «полностью потеряли право на обращение как с достойными солдатами». Вновь и вновь выдвигалось требование «действовать беспощадно». В принципиально важном приказе Верховного командования вермахта от 8 сентября 1941 года говорилось даже, что применение оружия против этих пленных считается «как правило, законным» — открытое оправдание убийств. Спустя полгода это предложение было вычеркнуто, так как было отмечено слишком много произвольных расстрелов, а также потому, что к тому времени осознали, что пленные необходимы как рабочая сила.
Имеются многочисленные документальные свидетельства, что немецкие солдаты и гражданские лица, в пределах своих возможностей, пытались добиться более гуманного обращения с пленными. Этому противодействовали, однако, убежденные нацисты в вермахте, администрации и экономике. Если, начиная с весны 1942 года, можно отметить улучшения в практике перевозок, питания, размещения и обращения с пленными, то они были вызваны исключительно соображениями целесообразности. Одну из важнейших попыток добиться принципиальных перемен предпринял граф Гельмут Джеймс фон Мольтке, который, без сомнения, был одним из виднейших представителей немецкого Сопротивления. По его настоянию шеф немецкой армейской разведки адмирал Канарис потребовал от главнокомандующего вермахта фельдмаршала Кейтеля отмены вышеупомянутого приказа от 8 сентября 1941 года. При этом он критиковал его не только с точки зрения нарушения международного права, но и выдвигал весомые политические и военные обоснования. Ответ Кейтеля был совершенно однозначным [19]: «Высказанные возражения соответствуют представлениям солдата о рыцарской войне! Но здесь речь идет об уничтожении
