— Да с какой стати вы взвалили на себя такую обузу, Мартин? Вы мне кто: кум, отец, мать, сват- брат?
— Вы много сделали для меня, освободив из тюрьмы и сняв подозрение. Вы всегда мне нравились. А кроме того, зачем одинокому старику такой большой дом и сад У меня никого нет, кроме вас.
— Нет, Мартин, вы ненормальный. Выбрасываете кучу денег коту под хвост на калеку и нищего, который не только не сможет вам их вернуть, а сам не сегодня-завтра сдохнет в нечистотах под забором. Неужели вы не понимаете — моя песенка спета, я мертвец. Я даже никогда не обращусь к мисс О'Нейли. Молодой, здоровой и красивой. Она будет меня разыскивать, я знаю, она меня любит, но я постараюсь исчезнуть. В конце концов пройдет время, она оправится от потрясения, обретет свое счастье, я не стану ей помехой, хотя она моя невеста, почти жена. Но все же, Мартин, зачем вам-то этот слюнявый альтруизм? Ради чего вы это сделали?
— А ради чего вы когда-то помогли Майку, вдове и внучонку мистера Кребса, наконец, заплатили адвокату, чтобы выцарапать меня из кутузки?
— Я-а! — начал Грег и замолчал. Лицо вспыхнуло румянцем. Ему стало стыдно, ибо у него чуть не вырвалось, что он, Грег, совсем другое дело, он-де благородный, культурный и белый человек, способный совершить самые высокие поступки по велению его души и бескорыстного сердца. Ему стало стыдно, что в подсознании притаились подобные мысли — он не мог серьезно допустить: этот негр, вечный чей-то слуга, способен тоже на проявление возвышенных чувств, доброты и людской благодарности.
— Извините, Мартин. Я болтаю ерунду, простите, пожалуйста. — Он взглянул ему в глаза. — Все это свалилось как лавина, я несу чепуху. Продолжайте. Что там дальше?
— А дальше ничего, мистер Фрэнк. Я кончил. Если не считать, что, узнав, когда вы выписываетесь, заехал за вами.
— Ну а мисс О'Нейли? Она-то где? — Грег поднял брови. — Что с ней?
— Она ликвидировала дела в конторе и в вашей квартире и уехала.
— Как уехала? Куда? — вскричал Фрэнк.
— Этого никто не знает. — Он пожал плечами. — Она не оставила адреса, я наводил справки. Ее нет в городе, а может, и в стране.
— Это невероятно, Мартин. Она чудесная девушка, очень меня любит, мы намеревались осенью пожениться. Этого не может быть, Мартин. Ты говоришь неправду, ты обманываешь меня! — Фрэнк рухнул на диван, прижал ладонь к лицу.
Они долго молчали. Грега трясло, плечи дергались, по щекам лились слезы.
Мартин встал со стула, присел рядом, положил руку на голову Фрэнка и тихо, но твердо произнес:
— Надо мужаться, мистер Фрэнк. Она бросила вас. Кроме того, мисс О'Нейли была непорядочной, плохой женщиной. — Он помолчал и шепотом добавил: — В ту страшную ночь, когда умер хозяин, она была у него. Она изредка навещала его и оставалась до утра. Это началось давно, когда она поступила в контору. Потом хозяин категорически запретил ей, узнав про ваши отношения, но она все-таки снова пришла к нему, очевидно, надеясь на наследство. Мисс О'Нейли и похитила рукопись шефа.
— Ты врешь! — дико закричал Грег, лицо его перекосилось. — Врешь! Врешь! Врешь! — Он, теряя сознание, сполз на пол. Как сквозь плотную пелену до него донеслись слова:
— Мне нет смысла обманывать. От вас я видел лишь хорошее. Полиции я ничего не сказал. Не хотел, чтобы имя мистера Бартлета и ваше трепали газеты. Вам я тоже не обмолвился ни словом — зачем лишнее страдание. Успокойтесь, как-нибудь проживем. Вы останетесь здесь, места хватит. И ради бога, не убивайтесь. Эта женщина не стоит того. Нет, не стоит…
Глава XIV
Окончание истории, рассказанной Грегом доктору Эдерсу
Расставшись с доктором Эдерсом у выхода из кафе, Грег, покачиваясь, побрел по тротуару к центру. Мимо проносились шикарные лимузины, обдавая прохожих едким запахом выхлопных газов. На углах улиц торговали цветами. За зеркальными стеклами витрин сверкали самоцветы и золото, струящимся водопадом переливались дорогие меха, лежали горы одежды и деликатесов. Продавцы газет охрипшими голосами выкрикивали очередные сенсации огромной и богатой страны.
На пыльном и заплеванном тротуаре сидел, поджав босые грязные ноги, старик пуэрториканец. Сквозь прорехи в ветхом пончо проглядывало худое, давно не мытое тело. Заскорузлыми пальцами он выуживал из ржавой помятой жестянки гнилые помидоры с осклизлыми макаронами и отправлял их в рот. Впалые щеки, покрытые седой щетиной, были перепачканы томатом.
Из открытого настежь канализационного люка, как чертик из коробочки, выглянул круглоголовый кудрявый негритенок. Захлопал длинными ресницами, показал кому-то язык, состроил рожицу и исчез так же неожиданно, как и появился. Крохотная девчушка в розовом платьице, с бантиками в льняных волосах, размазывая кулачками слезы по румяным щечкам, горько плакала. У ее ножонок расплывался на горячем асфальте стаканчик с мороженым…
«Сама природа, — думал Грег, — сотворила мир так, что все люди смеются и плачут одинаково. Всем им должна быть свойственна независимо от расы, национальности и места обитания одна и та же боль и радость. Но и сюда, казалось бы, в очень личную и сокровенную область, грубо вломился человек со своими новыми законами. И вот вопреки природе и смыслу одни люди стали смеяться над болью других. Несчастья одних стали у других вызывать радость и злорадство, что не их постигли эти беды. Падших начали унижать еще больше, споткнувшихся — безжалостно сшибать с ног, ослабевших — добивать окончательно, втаптывать в грязь самое великое творение природы — гомо сапиенса — с его пусть маленьким, но все же человеческим достоинством. Так о каком же боге и милосердии может идти речь в этом ужасном обществе взаимной вражды?»
«Эдерс прав, — подумал Грег. — Какое дело разжиревшим фирмачам до обездоленных, добывающих пропитание в помойках и мусорных баках. Им начхать, что людям, гомо сапиенсам, нечего есть, негде приклонить голову, нечем прикрыться от холода. На всех открытиях Смайлса придется поставить жирный черный крест. Пусть лежат до лучших времен там, где их и захоронил несчастный гений. Наше общество еще не доросло до того, чтобы по справедливости распорядиться их благами. Действительно, бедные становятся беднее, а богатые богаче. Так мне ли усугублять это? Миль пардон, как говорят французы, я умываю руки. Черта вам с рогами, господа сильные мира сего, копошитесь в своем золотом, но зловонном болоте одни. Загребайте деньги и болтайте о божьей благодати. Жалкие фарисеи и лицемеры».
Фрэнк остановился и посмотрел вверх, где пирамидами сходились в перспективе поблескивающие стеклом, алюминием и сталью гладкие стены небоскребов.
На голубом клочке неба белыми хлопьями, словно пушистый снег, прочертил полосу реактивный самолет.
«Снег? Снег? Откуда это? — напряг память Грег. — Ах да, когда-то Стив читал мне чьи-то стихи в прозе: «Снег падал и не ведал, что он — следы. По этим следам один человек нашел любимую и был счастлив, а другой подкараулил недруга и убил его».
«Господи! Куда мы идем? Куда катится наш проклятый и жестокий мир? Ведь можно с ума сойти, повеситься!»
«И сходят… И вешаются». — Ему почудилось, что где-то внутри, в подсознании, тихо, как дуновение ветерка, прошелестел голос.
«Я бы мог облагодетельствовать миллионы людей…»
«Или сотни миллионов сделать еще более несчастными, — продолжал шелестеть голос, — если гениальные открытия попадут в алчные и грязные руки».
«Я всегда стремился быть справедливым и милосердным…»
«Когда ты заступался за слабого, пытался восстановить равенство всех перед законом, помогал вдове и сироте-ребенку, — голос зашелестел жестче, — тебя избивали до полусмерти, вышвыривали со службы, бросала любимая. За добрые дела приходилось платить болью, куском хлеба и любовью. Но тебе
