У одной из них они остановились.
— Заползай сюда. — Косой отдернул край дерюги. — Здесь моя берлога, не люкс, правда, но зато и не сыро, жить можно.
Помещение небольшое — метра три на три — с круглым иллюминатором, за давно не мытым стеклом которого виднелось серое спокойное море и портовые сооружения: часть башенного крана, деревянная эстакада и красные рифленые крыши пакгаузов. У стены одна над другой металлические койки, застеленные тонкими, вытертыми до дыр и кое-где прожженными одеялами, поверх них валялись две подушки в засаленных цветастых наволочках, из швов выглядывали перья. В углу стоял шкаф, когда-то окрашенный под орех, а теперь совершенно потерявший цвет, рядом пара колченогих, явно не корабельных стульев и заменяющий стол накрытый газетой ящик из-под яичного порошка. На нем воткнутая в бутылку свеча, несколько захватанных стаканов из толстого стекла, алюминиевая тарелка с кусками засохшей волокнистой соленой трески, вскрытая банка яблочного компота. Над всем этим с деловитым жужжанием роились мухи. Пахло чем-то кислым и прелым.
— Здесь до тебя обитал один мальчишка, да скопытился — угодил в больницу, то ли простудился, то ли еще что — сволокли без памяти. Пытался его навестить, да чуть самого не схватили. Забирайся на стул и ешь, сейчас поищу, где-то хлеб оставался. — Косой пошарил в шкафу и вытащил половину белого черствого батона. — Лопай, не стесняйся, там, в углу, чайник с водой, запьешь.
Он сел на кровать и вынул из кармана смятую пачку дешевых сигарет:
— Кури. — Протянул пачку.
— Не курю я. — Фрэнк схватил с тарелки рыбью голову и впился в нее зубами.
— Не торопись, твое от тебя не уйдет, ешь обстоятельней.
Несколько минут они сидели молча.
За бортом лениво плескалась волна. Со стороны порта доносился перестук колес вагонеток по рельсам, скрип блоков, отдельные возгласы докеров. Сигналы каров, гудки судов. По коридору прошлепали босиком, послышался шепот и приглушенный смех.
— Тебя как звать-то? — Косой прилег, закинув ноги на одеяло.
— Фрэнк, Фрэнклин Грег, — промычал Грег, пережевывая рыбу.
— Ясно. Фамилию называть необязательно, многие из нас свою начисто забыли, а некоторые и вообще не помнят, те, кто в банде, как говорится, с самого детства.
— В какой банде? — Он перестал есть и удивленно уставился на Косого.
— В нашей, в какой же еще, или ты думал, что попал в благотворительный приют? Ты с луны свалился пли прикидываешься, что ничего не понимаешь?
— Да нет, не с луны, — ответил, помедлив, Фрэнк, — просто я как-то не сообразил сразу.
— Ну факир, не сообразил. Чего же тут соображать? Все, кого ты видел, члены нашей шайки. Малыши — это или круглые сироты, или дети тех, кто уже и облик человеческий потерял, спился окончательно или в тюрьме отсиживается. Есть такие, что и родителей своих никогда не видели. Другие, постарше, помыкались-помыкались по миру, послонялись по улицам и ночлежкам, да и тоже оказались здесь, вот и получается — все пути ведут или в тюрягу, или в банду. Таких, как эта, в городе штук десять. У каждой свой район. Наш — восточная половина порта и до улицы Ангелов — дальше не суйся. Точнее, появляться-то можно, но чтобы промышлять, ни-ни, доллар будет валяться на асфальте, упаси боже поднять, не то в лучшем случае накостыляют, а в худшем ножом полоснут или череп проломят. Учти.
— За что же? — оторопел Фрэнк.
— Чтобы порядка не нарушал. Не лезь в чужую сферу. У нас все разграничено, что твое, то твое, а к другим не ходи.
— А ты давно тут? — Фрэнк хотел сказать в банде, но язык не повернулся. Он стеснялся произносить это слово.
— Давно. — Косой почесал голову и выбросил в иллюминатор окурок. — Сбежал из дома, иначе все одно концы бы отдал: отец четыре года без места, мать больная, сестры, — он снисходительно цикнул сквозь зубы на пол, — шлюхи, по подворотням треплются, жить-то надо, в семье шесть ртов. Вот я и смылся. Сунулся туда-сюда, нигде ничего. Хотел на корабль податься — куда там, без меня людей, притом настоящих матросов, навалом, и все сидят ждут. Куда ни пойдешь, везде одно и то же — не требуются. Один раз, правда, повезло: нанялся посуду мыть в ресторанчик при кемпинге, хоть и невесть какие гроши, но все лучше, чем ничего. Да не продержался.
— Выгнали? Проштрафился в чем-нибудь?
— Не. Черного взяли. Совсем бесплатно, за одну кормежку да ночевку в гараже. Стало совсем невмоготу, и прибился сюда.
— В школу-то ходил?
— Ходил, четыре класса окончил, а как отца поперли с работы — он на бензоколонке автомобили мыл, — так и кончилась учеба.
— А Дылда, главарь, тот как здесь очутился, не знаешь?
— Почему не знаю, знаю. Тут дело другое. Темное. Завербовался он наемником в Африку, то ли в Конго, то ли еще куда, точно не могу сказать. Привык жить па всем готовом да делать что хочешь. Но даже там натворил что-то, ухитрился, видишь ли, и среди головорезов отличиться. Короче, дал тягу оттуда и обосновался в плавучем отеле. Правда, живет он в городе, на квартире. Но вообще-то советую поменьше им интересоваться, понятно? — Косой взглянул исподлобья. — Он уже и в тюрьме сидел. Словом, не будь любопытным — целее останешься. Давай-ка сейчас поспим до вечера, а потом отправимся по делам, Дылда приказал тебя натаскать. Забирайся наверх и кемарь, я разбужу.
Когда стемнело, обитатели парохода незаметно, по одному покинули судно и перебрались на прилегающий к заливу огромный, заваленный разным хламом пустырь, густо заросший кустарником и жесткой, в рост человека травой в пролысинах желтого песка. Выше, над глинистым откосом, виднелся длинный деревянный забор, за которым синим частоколом проглядывал то ли парк, то ли лес.
У развалившегося сарая, под навесом с проломом в железной крыше собралась вся банда. Проходил своеобразный последний инструктаж. Дылда называл это — развод караула.
Мальчишки по три-четыре подходили к восседавшему в плетеном раскоряченном кресле главарю, одетому теперь в новый светло-серый костюм, цветную рубашку и изящные полуботинки. Недолго посовещавшись, они направлялись к зарослям и исчезали в щербатом, как от удара крупного снаряда, проломе бетонной ограды, тропинка оттуда вела через дачное предместье к освещенному огнями городу. Когда почти никого не осталось, вернулся Косой, на плече у него болталась легкая сумка из кожзаменителя.
— Ну, пора, поднимайся, потопали, — сказал он и махнул рукой, показывая, что нужно идти туда же, куда ушли все.
— А сам Дылда? — начал было Фрэнк. — Он что, останется?
— Не твоя печаль, у нас свои дела — у него свои, — оборвал резко Косой. — Не будь любопытным, предупреждал же.
По вытоптанной среди репейника, крапивы и вереска узенькой дорожке они дошли до глубокого оврага, на дне которого темнела пахнущая помойкой жирная вода, по переброшенным через него двум бревнам перебрались на противоположный склон, перелезли изгородь из ржавой колючей проволоки и очутились на окраине.
Косой остановился, не спеша достал из карманчика рубашки окурок, прикурил, сплюнул прилипшие к губам табачинки и сказал:
— Мы сегодня пройдемся по пивным, затем по барам и кафе, потом прошвырнемся к гостиницам. Дорога знакомая. Сам ничего не предпринимай, лишь смотри на меня, наблюдай, мотай на ус, ни во что не суйся, иначе и погореть недолго, понял?
— А что станем делать?
— Ты пока ничего, не гоношись, ну а я — что подвернется. Одним словом к утру мы, хоть лопни, должны выложить Дылде не менее десяти долларов — он, гад, опять, видно, в карты продулся; не достанем — хана.
