следят за нами?.. Но никому нет дела до меня; всякий за себя отвечает… Мешаться в дела такого рода нельзя…»
Но никто и не думал мешаться, и напрасно Егор Иваныч беспокоился. Егор Иваныч долго обдумывал что-то.
В шесть часов вечера Молотов отправился в Илличовку. Не доходя до ней, он услышал с берегу знакомый голос.
— Егор Иваныч!
Он вздрогнул. Елена Ильинишна удила рыбу.
— Как хорошо клюет!.. Ступайте сюда!
Когда Егор Иваныч спустился к реке, Леночка оставила удочку и пошла к нему навстречу.
— Здравствуйте, Егор Иваныч; что это вы не откликаетесь?
Егор Иваныч подал ей руку и поздоровался.
Леночка, казалось, вполне была счастлива; она смеялась и заглядывала в лицо Молотову. Но вдруг лицо ее приняло озабоченное выражение.
— Что это, Егор Иваныч, вас не узнать совсем… скучный какой!.. Егорушка, что с тобой? — говорила ласково и заботливо Леночка.
Она поправила его волосы и приложила ко лбу свою руку.
— Какая горячая голова!
Она поцеловала его.
— Да ну, Егорушка, перестань; что ты такой сердитый?
В ее голосе слышались слезы.
Егор Иваныч тряхнул головой и повел плечами.
— Ишь какой! — сказала Леночка, — Что дуться-то? Муху, что ли, проглотил?
— Ах, Леночка, проглотил!
— Здоров ли ты?
— Здоров.
Оба помолчали.
— Так давно не видались, — сказала Леночка. — А ты вот какой! А я про тебя все думала.
Они дошли до дому Илличовых и отправились в сад, на дерновую скамейку.
— Ну, что же выдумали вы? — спросил Молотов.
— Ах, какой ты сегодня!.. Что выдумала?.. Ничего не выдумала…
— Леночка…
— Что?
— Хотите, я вам скажу о чем-то.
— Хорошо.
— Что бы вы сказали, когда бы привели к вам кого-нибудь и спросили: дайте этому человеку дело на всю жизнь, но такое, чтобы он был счастлив от него.
— Зачем это вам?
— Нужно.
— Да этого никогда не бывает.
— Бывает.
Леночка задумалась, наклонила голову и затихла. Хорошо выражение лица девушки, когда она занята серьезною мыслью, а Леночка почувствовала женским инстинктом, что ей не пустой вопрос задан. Она, ей-богу, от всей души желала бы разрешить его, но ничего не смыслила тут.
— Не знаю, — сказала она и посмотрела на Молотова — что с ним будет.
Он усмехнулся.
— Вы бы спросили умных людей, если это вам так надобно, — посоветовала Леночка серьезно…
— Умных людей? Да они меньше всего смыслят в этом деле. Никто не знает такого дела, да и нет его на свете… Кого занимают такие вопросы? И говорят о них редко и слегка, и то для того, чтобы язык не залежался. А! Пустяки всё! — сказал он и махнул рукою.
— Ты, Егорушка, не думай об этом…
Молотов не слыхал ее слов. У него поднялись и заходили мысли о будущем. Опять вспыхнула внутри работа…
— Господи, — сказал он в глубоком раздумье, — не старую, отцами переданную жизнь продолжать, а создать свою… выдумать ее, что ли?.. Сочинить?.. У умных людей спросить?.. Умные люди оттого и умны, что никогда о таких вещах но говорят…
— Так и мы не будем говорить…
— Нельзя, Леночка…
Леночка слушала его с полным вниманием, раскрывши глаза широко. В ее чудных глазах любовь светилась; ротик ее полуоткрыт; яркий румянец горит на щеке…
— Неужели моя жизнь пропадет даром?.. Где моя дорога?.. Неужели так я и не нужен никому на свете?
Он крепко задумался. Леночка все смотрела на него, ожидая признаний; но при последних словах Молотова она неожиданно обвила его шею руками и осыпала все лицо поцелуями, крепкими и жаркими, какими еще никогда не целовала его.
— Егор Иваныч!.. Душка!.. Ты герой!..
Молотов пожал плечами и чуть вслух не сказал: «Душка!.. Герой!.. Вон куда хватила!..»
Поцелуи не разогрели его, несмотря на то что Леночка первый раз охватила его так страстно. В ее поцелуях, горячих и бешеных, было что-то серьезное; стан ее выпрямился, она точно больше ростом стала; во всей ее позе была решительность и какая-то женственная смелость и отвага; грудь поднималась медленно и равномерно, и чудно откинула она в сторону свою маленькую ручку… Молотов ничего не заметил. Он смотрел угрюмо в землю…
— Милый мой!.. Егорушка!.. И мне тоже все чего-то хочется… Я перестала понимать себя… боюсь всего… такие странные сны… Я плакала давеча…
— О чем, Леночка?
— И сама не знаю о чем… Но теперь ты стал говорить, и мне так легко, так легко… Я никого на свете не боюсь… Я птица!.. Полетим, Егорушка!..
— Полетим, — сказал Молотов и засмеялся…
Леночку обидел этот смех…
— Всегда так… зачем чувство охлаждать?..
— Куда же лететь?
— А вот чрез кладбище, за озера, за Волгу… туда, туда… Ты понесешь меня в объятиях… Пойдем в долину; хижину выстроим… Пусть все меня оставят; я никого не хочу…
— Леночка, возможно ли это?
— Ах, какой ты несносный!.. Я знаю, что нельзя, ведь не дурочка… Для того разве говорят?.. Это так. Ведь я люблю тебя, Егорушка…
Молотов засмеялся…
— Ой, как ты громко смеешься!
Леночка замолчала, опустила ресницы вниз; досадные слезы пробивались на ее глазах, она гневно щипала мантилью.
— Господи, чем это все кончится? — вырвалось у Молотова.
— Да о чем же ты горюешь, Егорушка?
Не спросила бы его Леночка с такой любовью, если бы знала, о чем он думает. Молотов от злости стал несправедлив; у него желчь разлилась… Он думал: «Полетим, Егорушка!..» Ах ты птичка, птичка!.. Полетим!.. «Я сама знаю, что нельзя!..» Что это я наделал?.. Как так втянулся в эти странные отношения?» Припомнилась ему вся любовь, вся игра в поцелуи, пожатие рук и сладкие глазки, припомнились страстные ночи, и досадно ему было, зачем все это случилось. Но, несмотря на все это, он как-то невольно тянул время последнего свидания. «Надобно покончить, — думал он, — сказать ей…», а сам все сидел, и не
