– Ну, я хочу, ну Андрюша… Ну, пригласи!
– Ничего себе, ты же голая. Они уже тут рядом, у метро. Ладно. – И уже в трубку. – Валяйте, ждем. Да чего ты извиняешься?
– Придут, – обрадовалась Анна. – А чем мы будем их кормить? Выпить-то хоть есть?
Не отвечая, он подошел к окну, широко раздвинул шторы. Посыпалось мелко наколотое осеннее солнце.
– Вот народ, хотят на тебя поглазеть, – с неожиданной для Анны неприязненной усмешкой пробормотал Андрей. В подвядшем дневном свете Анна вдруг застыдилась своей наготы.
– Ой, мне ж одеться надо, подкраситься, – заторопилась она. – Андрюша, ты их подержи в передней. И в комнате бардак. А что мне надеть? Ну, что ты стоишь, Андрюша, все же валяется, подбери.
Она наскоро расправила покрывало на тахте, кристалл сунула поглубже, под подушки. Кристалл неохотно скрылся, напоследок полоснув ее по руке зеленым лучом. И тут же в передней звякнул звонок.
– Андрюша, молнию застегни, поговори там с ними. Ну, какой ты!
В переднюю проникли гурьбой, тесня друг друга, сразу очень много звучащих вразнобой голосов и движений. Женский смех с обаятельной хрипотцой, низкий мужской, тихий шип Лаптя, словно из горла у него выходят пузырьки.
– Дядя Андрюша! – радостный детский голос с упрямым звоночком.
Обе в светлом, веселые, с городской бледностью, молодая женщина и девочка. Дикие жеребячьи челки упали на брови. И серый мужской костюм. Полнота еще достаточно свежа, не портит. Что-то грустное в черных с сизым отливом глазах. Из стены вывалился Лапоть. Принялся раздавать имена. Каждому досталось свое:
– Люба-Любаня! Красавица.
– Илья.
– А это наша Ларочка. Ларочка, девочка… Погоди, чего тебе?
И почтительно расстелив голос, наклонив голову, как некий подарок всем, может даже ими не заслуженный:
– Анна!
Люба-Любаня, вся подобранная и быстрая, на сильном гибком стебле, живот втянут, не гася улыбку, а наоборот, раздувая угольки, рассыпанные на губах, подошла и поцеловала Андрея. Легко, равнодушно. Два шага в сторону, изогнулась чуть и замерла. Любуйтесь. Радость встречи. Или встреча старых друзей. Как хотите.
– Ларочка, поцелуй тетю, тетя хорошая!
Ларочка, глаза недобрые, кожа прозрачная, так что видна под ней игра голубых жилок на висках, подскочила к Анне, подняла две тонких веточки – обнять, обхватить. Анна наклонилась к треугольному нежному личику. Цепкие руки и свеже-фруктовый поцелуй. Но детские губы присосались к щеке Анны, втянув кожу в себя. Анна вытерла сочно-мокрую щеку.
– Дядя Андрюша, а где моя кукла? – Острый посвист стрижа. Ларочка вытянулась на цыпочки перед книжным шкафом, пальцы побежали по стеклу. – А сказки где?
– Ларочка, погоди. Ларочка, сядь. Куклу мама забрала, – поспешно и смущенно глянув на Анну, проговорил Илья. Провел рукой по густым волосам с красивой проседью. Люба-Любаня рассмеялась чему-то своему, доброму и простому. Руку в бедро и опять замерла. Какие мы радостные, как умеем смеяться, сердечно, от души.
Андрей промолчал, стоя спиной к окну, и лицо его против света показалось Анне темным и настороженным. Она даже рассердилась немного: нечего сказать, хозяин, такие милые люди пришли, старые друзья, сразу видно.
– Андрюша, пока вы тут… я чай поставлю, – пропела Любаня. – Ой, Илюша, а цветы?
Тут Анна увидела в руках Ильи розы, мрачно-алые, в черноту. Анна хотела было взять розы, но Люба- Любаня ей не дала. Схватила розы, отскочила, замерла.
– Уколетесь! – и стала на миг девушкой с цветами и улыбкой.
Илья с робостью, в каком-то остолбенении завороженно смотрел на Анну, а рука протянута, как будто он еще держит цветы. Цветы с облегчением расправились в высокой вазе.
Ларочка сосала уколотый пальчик, а уколовшись, сразу стала капризной, и голос лимонно-кислый.
– Хочу куклу, дядя Андрюша, ну!
Илья притянул к себе Ларочку. Люба-Любаня что-то тонко напевала.
– Они здесь жили весной, когда Андрей уезжал. А у Любани ремонт, – небрежно, обращаясь так, ни к кому, в пустоту, зачем-то принялся объяснять Илья, уже не глядя на Анну.
– И кафель меняли. Импортный, – с гордостью просвистела Ларочка. – Полы циклевали.
– Кафель, кафель, полы, лак, – пела Люба-Любаня. – Занавески, ковер. Я чай поставлю. Не крутись, поправлю заколку, Ларочка. Смотри, Андрюша, на потолке трещина. В два счета зашпаклевать и закрасить. Ее раньше не было.
– Тебе-то что? – одернул ее Лапоть. – Не трещина – трещинка! И все-то ты видишь, чего не надо.
Тем временем Лапоть, как всегда, деловито и умело, достал из сумки хлеб, сыр, что-то нежное, жирное, розоватое, завернутое в промасленную бумагу, и, жмурясь от удовольствия, вкусно облизал пальцы.
– Кефирчик вам на ночь, – Лапоть вытянул из портфеля белую бутылку.
– В холодильник, – сказал Андрей.
– Вообще-то мы ненадолго, – беспокоясь и все поглядывая на Анну выпуклыми глазами, засуетился Илья.
– Ой, ты не знаешь, Андрюша, я вся в дерьме, – забавляясь и радуясь, болтала Люба-Любаня. – У меня с утра все звонки эти деловые. Валюша моя, ну, ты ее знаешь, мешок сережек привезла из Сингапура. А сейчас лето, живых людей вокруг – никого.
– А мне? – взвизгнула Ларочка. Она сидела под столом. Наклонила голову и маленькой рукой с красно- черным маникюром сердито щипала край юбки. – А мне сережки? Ты обещала.
– Подожди, Ларочка, скоро ушки проколем, я уже договорилась, такой дядя хороший, добрый и не больно ни чуточки… Пыль, пыль, колготки белые! – вдруг испуганно вскрикнула Люба-Любаня и выхватила Ларочку из-под стола.
Посыпались ярко-алые ногти. А… Ларочка как-то успела ощипать розу и налепила на каждый ноготь лепесток. Но тут легкое детское тельце перехватил Илья, а потом сгреб в охапку Лапоть, и опять Ларочка на время куда-то исчезла.
Замирая, в рюмки лился карий коньяк, и Анна, как всегда, подивилась ловкости и проворству Лаптя. Анне было так хорошо и ясно, как никогда. Ей понравилось, как легко, не глотая, запрокинув голову, выпила коньяк Люба-Любаня. Коньяк только тихо зашипел, не гася ее раскаленных губ. Анна оглянулась на Андрея. Ну, почему он все портит? В первый раз у них гости, а он сидит мрачный, будто недоволен чем-то.
– Андрюша, иди к нам! Кто со мной чокнется? – Анна чуть захмелела, улыбнулась ему, подзывая.
– Кольцо! Ах! – Люба-Любаня вдруг низко, как-то близоруко наклонилась к руке Анны. Но тут же выпрямилась, гибкая, с негасимой улыбкой. – Ну, Андрюша, ну, ты вообще! Поздравляю. Это же, ну, не знаю… Машина импортная, не меньше. Анна, вы на него влияете просто исключительно. – Она мельком, мимоходом взглянула на кольцо у себя на руке с маленьким, но острогорящим, как уголек, рубином.
– Вы машину водите? – зорко посмотрела Люба-Любаня.
– Да нет, – запнулась Анна.
– Андрюша вас научит. Меня он в один миг, сразу… И вас тоже…
«Да что с ним такое?» – с досадой подумала Анна.
Но тут Андрей повел плечами, улыбнулся, подошел к столу и сел в низкое кресло, спиной к свету.
– Раскраски мои и фломастеры! Видишь, где лежали, там и лежат, – с торжеством крикнула Ларочка.
– Рисуй, рисуй! Домик нарисуй и мамочку! – отозвалась издалека Люба-Любаня.
Илья все смотрел на Анну, смущался, но все смотрел. Не отрываясь, смаргивал и опять смотрел.
«Добрые глаза, – решила Анна, – преданные. Не то что Лапоть, славный какой. Нет, Лапоть тоже…»
