предотвратить».
Все, за что брался Лазар, оказывалось в его руках бесполезной затеей, приносящей лишь самые печальные результаты.
Лазар не верит в жизнь и потому не может стать подлинным носителем прогресса. Знание и наука, желание участвовать в созидательной работе человечества и «радость жизни» неделимы.
Лазар опасен, потому что он не одинок. Его пессимизм обусловлен не какой-то философской концепцией, а пренебрежением к жизни, физической и духовной неполноценностью. Именно поэтому Лазары должны быть развенчаны.
В письме к Эдуарду Роду Золя подчеркивает эту тенденцию своего романа: «Меньше всего на свете я думал делать из него (Лазара) метафизика, вернее, последователя Шопенгауэра — во Франции таких не водится. Наоборот, я говорю, что Лазар «плохо переварил» эту доктрину, что он порожден теми пессимистическими идеями, которые имеют у нас хождение. Я взял самый обыкновенный тип человека».
Но вернемся к Полине, выражающей философию жизни самого Золя. «Она принимала жизнь, любила жизнь со всеми ее отправлениями, не испытывая ни страха, ни гадливости, встречая ее торжествующим гимном здоровья».
Все живое и страждущее вызывает у Полины чувство деятельной любви, стремление проявить заботу и ласку. Работать, не гнушаться даже самых малых дел, протягивать руку всем, к кому немилосердна судьба, — таковы житейские принципы Полины. Они не результат какой-либо стройной философской мысли, а просто здоровый инстинкт. Именно такие люди — люди с мировоззрением и мироощущением Полины могут принести пользу человечеству.
Дениза Ле Блон-Золя в своей книге об отце приводит слова известного французского критика Франсиса Сарсе, которые, по ее мнению, выражают суть романа: «Радость жизни» — это «Кандид», перенесенный в наш современный мир».
«Будем возделывать наш сад», трудиться всегда, постоянно, во всю меру наших сил — таким призывом звучит это произведение Золя, перекликаясь и с концовкой знаменитой повести Вольтера и с финалом второй части гётевского «Фауста».
На роман «Радость жизни» появилось много рецензий. Особенно восторженные отзывы исходили от друзей. Поль Алексис в «Ле Ревей» (18/III 1884 г.), Гюстав Жеффруа в «Жюстис» (2/VI 1884 г.), Мопассан в «Голуа» (27/IV 1884 г.) дали высокую оценку новому произведению писателя.
Мопассан выразил свое первое впечатление о романе Золя следующими словами:
«Нашел у себя «Радость жизни» и всю ночь провел за чтением. Хочу сказать вам, не откладывая, что я нахожу этот роман великолепным.
Не осмелюсь утверждать, что это самая замечательная из ваших книг, но мне она нравится больше других и больше других меня захватила.
Я много жил среди людей, похожих на тех, кого вы описываете, и меня взволновала потрясающая, неизменная правдивость их характеров. Мать и Лазар меня особенно поразили. Они удивительно жизненны.
Вообще, читая эту книгу, я испытал такое ощущение, словно окунулся в самую гущу жизни…»
Глава двадцать третья
Золя знал наверняка, что напишет этот роман. К работе над ним он готовился много лет. Он мечтал о нем и как художник и как ученый. На старте «Ругон-Маккаров» (читатель помнит) Золя пометил: «рабочий роман». Это в самом первоначальном списке. А затем более развернуто:
«Рамка одного романа — рабочий мир».
Мы знаем, что в этой записи содержался эмбрион «Западни». Позднее (в родословной семьи Ругон- Маккаров, составленной в 1875 году) он упомянет о «втором романе о народе, с подчеркнуто политическим характером».
Однако к этому второму роману Золя долго не мог подступиться. Он хорошо изучил нравы буржуазии, по рассказам друзей мог судить о верхах общества. В конечном счете души лавочников и банкиров мало чем отличались друг от друга. Различие между ними, если так можно сказать, было скорее количественное, чем качественное. У одних аппетиты были поменьше, у других побольше. Вполне хватало фантазии, чтобы представить себе жизнь в верхах и даже мир Нана и Атласной. Жизнь ремесленников он отчасти наблюдал сам. Но о современном промышленном рабочем, настоящем пролетарии Золя почти ничего не знал. Завесу над «тайной тайных» современного общества еще никто не приподнял, хотя попытки в этом направлении и делались некоторыми писателями. Золя вспоминал «Парижские тайны» Эжена Сю, «Отверженных» Гюго, «Черный город» Жорж Санд. Попадались ему под руку и такие заурядные произведения, как «Стачка шахтеров» Ралля, «Оливье Моган» Шербюлье, «Безумный» Ива Гюйо, «Гризу» Мориса Тальмейера. Об этих произведениях напомнит ему позднее обозреватель из «Фигаро», некий Квидам. Не то чтобы названные авторы не сочувствовали рабочим, нет, они старались разжалобить читателя, поиграть на чувствительных струнках его сердца. Эти «народолюбы», — скажет Золя, — просто мечтатели, которые не ушли ни на шаг дальше гуманистических бредней сорок восьмого года»
Золя думал совсем о другом романе — романе социально-философском, в котором проблема века — «борьбы труда и капитала» — была бы раскрыта во всей своей страшной правде. А для этого требовались и время, и опыт, и мудрость.
В начале восьмидесятых годов Золя решил, что ему пора приняться за свой второй роман о рабочих. Об этом мы узнаём все из той же книги Алексиса, которая вышла в 1882 году и которая накануне ее выхода в свет была просмотрена самим Золя. «Автор «Ругон-Маккаров» создаст другой роман о народе: в «Западне» описаны нравы рабочих; остается изучить их социальную и политическую жизнь… стремления и утопии пролетариата, проанализировать все это».
Началом работы над романом следует, по-видимому, считать конец 1883 года. Теперь Золя уже знает, что посвятит свое второе произведение о народе шахтерам. Почему шахтерам? Ответить на этот вопрос трудно. Возможно, что выбору темы способствовало знакомство Золя с депутатом Жиаром, которого он встретил на отдыхе в Бретани. Альфред Жиар, профессор естественных наук в Лилле, а затем в Сорбонне, был близок к социалистическому движению, хорошо знал жизнь шахтеров, так как был избран депутатом от департамента Нор, где находился Северный каменноугольный бассейн.
К началу 1884 года Золя сообщает друзьям, что собирается засесть за роман о шахтерах. Правда, в это же самое время у него зреют три романа одновременно, и ближайшим из них он считает роман «Крестьяне» (позднее «Земля»). Во время одного из посещений Эдмона Гонкура (16/I 1884 г.) Золя поведал ему о намерении пожить месяц на ферме в провинции Бос, где он мог бы близко наблюдать нравы крестьян, рассказал о замысле книги «Железная дорога» (позднее «Человек-зверь») и под конец признался, что «ему больше улыбается писать что-то связанное с забастовкой на угольных рудниках». Обстоятельства сложились в пользу этого последнего замысла. В феврале вспыхнула забастовка шахтеров в Анзене. Золя едет в Лилль к Альфреду Жиару, и тот, чтобы облегчить действия писателя, зачисляет его своим секретарем.
Золя сделал правильный выбор. Франция восьмидесятых годов — страна развитой промышленности. Он с успехом мог бы найти своих героев на чугунолитейных заводах, на текстильных фабриках, в железнодорожных мастерских. Но Золя остановился на угольных копях, потому что шахтеры уже в это время, несмотря на нищету и изнурительный труд, чаще других рабочих организованно выступали за свои права. Как художника его привлекала и необычная обстановка труда углекопов. Труд этот, протекавший главным образом под землей, был тяжел, опасен и не мог не отразиться на характере и нравах шахтеров.
Приехав в Лилль, Золя при поддержке Жиара получает разрешение на спуск в шахту, он присутствует на рабочих собраниях, посещает кабачки, в которых шахтеры коротают часы недолгого отдыха. Свои наблюдения он тщательно записывает, в результате чего появляется тетрадь «Записок из Анзена». В
