наши дни я персонально посещаю только определенных детей — тех, кто больше других нуждается в надежде, милосердии и утешении.
— А остальные? — рычащим голосом спросил Мэтт. — Они ничего этого не заслуживают?
— Заслуживают, конечно. Но у меня очень много помощников и нет необходимости стараться посетить каждое дитя. На планете, знаешь ли, шесть миллиардов человек.
— Так много?
Санта кивнул:
— Так много. Конечно, многие в меня не верят, и я не могу войти туда, где нет обо мне веры или памяти — пусть даже памяти о вере, как у тебя, Мэтти. На мою прежнюю территорию врываются атеизм и прагматизм, а еще, конечно, коммерциализм.
— И это вам мешает?
— О нет. Как ты думаешь, кто это начал? Вся эта магазинная горячка и взрыв рекламы — коммерциализация Рождества, которую осуждают столь многие, — невероятно облегчила мне работу. Любое дитя, которое надеется и верит, получая от родителей подарок с надписью «От Санты», в некотором смысле получает его от меня. Важен именно Дух Рождества, а не размер или происхождение подарка.
— По мне, похоже на жульничество, — буркнул Маттиас.
Синтерклаас погладил бороду и залез в сани.
— По мне, отлично работает. Но я не знал, что ты такой традиционалист, Мэтти.
— И вовсе нет! — рявкнул вервольф и хотел еще что-то добавить, но Санта-Клаус покачал головой и взялся за вожжи.
— Разговоры — вещь хорошая, но у нас впереди еще куча работы, мой лохматый друг. Трогай!
И он дернул вожжи, снова направляя упряжку в небо.
Они летели между звездами и землей, и Маттиас улучил момент цапнуть кусок звездной пыли, сыпавшейся сверху, и тянул сани вверх и вокруг по огромной взмывающей петле, — просто посмотреть, не свалится ли человек в красном и его груз подарков. Но Святой Николай только вцепился в сиденье, как клещ, и смеялся:
— Хо, хо, хо! Отлично, Мэтти!
Они мчались, убегая от терминатора, и погода стала влажной и туманной, но ни упряжку, ни погонщика ее не беспокоил холод. А вот туман — другое дело.
— Ох ты беда! — пробормотал Санта. — Вот теперь и правда не хватает Рудольфа — этот его нос светил через самый густой туман. Надеюсь только, не заблудимся в дымке.
— У меня есть нос, — напомнил Мэтт.
— И очень красивый, но в темноте не светит, дорогой мой мальчик. Как же нам найти дома достойных детей, если я их не вижу?
— Я наверняка их могу найти по запаху.
— Правда? Хм… в большинстве таких домов пекут пирожки, но в это время года их пекут чуть ли не всюду.
— А еще надежда. Вы говорили, что у ваших выбранных детей есть надежда.
— Да. И вера. Но ни у той, ни у другой нет запаха.
— Еще как есть, — возразил вервольф, припомнив. — Надежда пахнет как отчаяние перед тем, как прогоркнуть. Вера — как свечной воск с ладаном. Вот это я и чувствую.
Еще он чуял запах спящих детей, и пряников, и еловых ветвей возле горящих в печи дров. И был уверен, что так может пахнуть только в доме, полном Рождества. Во всех других… но он не стал ничего говорить. У Наездника свои секреты, а у Маттиаса свои. Он не собирался всем сообщать, что «рождественская радость» придала его носу не менее волшебные свойства, чем лапам.
— Правда? — спросил Синтерклаас. — Ну, тогда веди!
Принюхавшись, вервольф фыркнул и зарысил по воздуху, идя за учуянным запахом, виляя среди высоких домов, над верхушками деревьев, и наконец на ту крышу, где упряжка остановилась, отпуская Санту на его работу.
Вернувшись, человек в красном подошел к оленям и стал раздавать из кармана печенье.
— Вот вам, мои добрые друзья. Вы отлично поработали, и время угоститься, потому что еще много впереди работы, так что подкрепляйтесь! — Он подошел к Мэтту и достал пряничного человечка.
Вервольф понюхал пряник и чихнул.
— Я бы предпочел детей — они вкуснее. Если ты можешь входить во все эти дома и все это делать, чего ж ты соглашаешься на молоко с печеньем? Ты же все можешь получить. Если бы я такое мог, я бы это отродье прямо в колыбели жрал.
Епископ Мирликийский нахмурился:
— Я этого делать не могу. Я святой покровитель детей, и обидеть их не мог бы никогда.
— Но ты же посылаешь Черного Питера их наказывать. Как вот меня.
— Ты отвратительно себя вел, Мэтти. Детей нужно иногда поправлять — чтобы знали, что хорошо и что плохо. Это все родители знают. У тебя не было родителей и не было никого, кто тебе сказал бы, что ты поступаешь дурно.
— У меня были приемные родители и полная школа монахинь — чтобы меня поправлять.
— Очевидно, этого было мало — учитывая результат. И после всего, что я для тебя делал… ладно, дело прошлое. Пора нам.
Святой Николай почесал Маттиаса за ушами и пошел к сиденью кучера. Тень Черного Питера от него не отставала. На краткий миг черный человек показал лицо и подмигнул Маттиасу, злобно усмехаясь.
Раздосадованный и слегка испуганный, но уже успевший проголодаться после Рудольфа, вервольф заглотал пряничного человечка в два приема. Конечно, северный олень вкуснее, но и так сойдет. И снова сани пустились в путь, а Маттиас продолжал вынюхивать путь в тумане.
Они навестили еще несколько окутанных туманом зданий, и выплывали уже из дымки над замерзшим озером, когда снизу, со льда донесся до саней горестный звук.
— Тпру, Мэтти! — крикнул человек в красном. — Найди, откуда это!
Вервольф, насторожив уши, прислушался к тонкому плачу. Да, вот оно: чей-то голос, одинокий среди льдов, замерзает и жалуется. Маттиас устремился вниз, на голос несчастного, вспоминая, как раньше мчался на такие же крики и отрезал от стада слабых и раненых животных — или людей.
Олени навалились изо всех сил, стараясь угнаться за мощными скачками вожака, летящего к скованному льдом озеру, спускавшегося кругами, все ниже и ниже, пока легче гагачьего пуха не коснулся треснувшего льда. На льду, рядом с прорубью, лежала маленькая фигурка. А рядом с неподвижным телом извивалось еще меньшее, сообщая громким плачем о своем горе.
Маттиас никогда бы не подумал, что святой в красном может так быстро двигаться, но Святой Николай выскочил из саней, едва успев остановиться, и побежал по коварному льду к лежащему возле полыньи ребенку. Он присел, поднял мертвого ребенка, прижал посиневшим лицом к красному суконному плечу.
— Питер! — рявкнул он. — Черный Питер, негодяй, принеси книгу и мой жезл!
Маттиас принюхался к ревущему призраку мальчика:
— Что с тобой случилось? — спросил он. Юный призрак шмыгнул носом и заморгал:
— Мне какой-то человек предложил подвезти из школы домой, но домой не привез. Он мне сделал больно и бросил тут. Я молился, молился, чтобы кто-нибудь пришел…
— И поздно, — сказал Мэтт с рычанием в голосе.
— Никогда так не говори, Маттиас! — одернул его Святой Николай. — Тем более в Рождество.
Он протянул руки Черному Питеру — тот дал ему черную книгу и золотой пастуший посох.
Святой покровитель детей посмотрел на печального призрака и открыл книгу.
— Сейчас, Хосе, мы все это исправим.
Мэтт вытянул шею, стараясь рассмотреть, что там в книге. Увидел желтоватую страницу, а на ней — единственное имя: Хосе-Мария Антонио Гутьерес.
Санта-Клаус заговорил долгими латинскими фразами, извивающимися в воздухе, и земля задрожала, когда святой поднял посох. Слова превратились в сверкающие искры, закружились хороводом, заблестели, падая на страницу и на маленького Хосе, и красные чернила потекли.
