прохладу. Я пристрастилась к индийской кухне, выучила три слова: ага (хорошо), ханджьи (да), нанджьи (нет) — и с удовольствием начинала свой день с похода в гостиничное SPA.
Аюрвердический массаж в четыре руки на огромном куске дерева с выемкой под человеческое тело заканчивался каплями горячего кокосового масла на лоб. И после него казалось, что твое тело, старое и измученное, остается в этой деревянной ложбине, а встает только душа, чистая, как у младенца, но имеющая руки, ноги, живот. И ты рассматриваешь их, как впервые, удивляясь, что они существуют. Два учтивых массажиста в набедренных повязках расчесывают твои волосы, смывают с тебя масло и провожают тебя, склонившись в поклоне и произнося какие-то слова, которые кажутся магическими, но наверняка переводятся как: «Спасибо, что вы нас посетили».
Еще мне очень нравился массаж головы с горячим маслом. В первую секунду кажется, что оно обжигает, но потом приятная слабость разливается по всему телу и действительно кажется, что под заботливыми пальцами массажиста плохая энергия и вообще все плохое скользят по волосам, от макушки к самым кончикам, и падают вниз, бесследно растворяясь в пространстве. Так учит аюрведа.
Костя свозил меня в Агру. Величественное в своем великолепии место. Мы ужинали в каком-то старинном дворце, столики стояли прямо на лужайке, и я повторяла за индийскими танцовщицами причудливые движения их национального танца. Они окружили меня, и я плавно водила кистями рук, сощурив глаза, покачивала бедрами в такт музыке, и мне казалось, что другой жизни у меня никогда и не было.
— В своей прошлой жизни я, наверное, была танцовщицей, — сообщила я Косте, приближаясь к нашему столику, пританцовывая.
— Шансонеткой, — кивнул Костя.
— Никакой не шансонеткой! — Я демонстративно возмутилась. — А, наоборот, какой-нибудь Айседорой Дункан.
— Нет. Она рано умерла.
— Тогда Чарли Чаплином! Точно. Я была Чарли Чаплином.
Я прошла по лужайке знаменитой походкой великого комика.
— Мужчиной? — Костя недоверчиво посмотрел на меня.
Я рассмеялась:
— Ты в то время был женщиной.
— Я? Нет, это вряд ли.
— Ты что, женоненавистник?
— Если бы я даже был им раньше, то сейчас все равно все бы изменилось. Но, честно говоря, я никогда им не был.
Я кокетливо улыбнулась.
Костя курил сигару и смотрел на меня тем взглядом, какой наполняет жизнь любой женщины самым высоким смыслом. Когда она чувствует себя самой красивой и самой желанной.
Так я себя и чувствовала.
Когда Костя говорил, жесты его рук всегда сопровождали слова. И мне было приятно понимать, что у него красивые кисти и тонкие длинные пальцы. Я даже стала немного копировать движения его рук. Непроизвольно.
Он говорил всегда немного с улыбкой. Даже самые серьезные вещи. Как-то совсем по- мальчишески.
И еще мне нравилось, что он умел то, что умеют немногие: жить здесь и сейчас. И когда он был со мной, он был только со мной. Все остальное было не важно. И поэтому казалось, что всего остального просто не существует. И я чувствовала себя с ним самым важным человеком во Вселенной.
Костя купил мне красное сари, и мы потратили пару часов на то, чтобы научиться меня в него заворачивать. Случайно выяснилось, что красное сари надевают в качестве свадебного платья.
— Ты, случайно, не женат? — с притворным ужасом в голосе спросила я Костю. — А то в этом наряде я могу оказаться в щекотливом положении.
Костя заверил меня в том, что он абсолютно свободен от каких-либо обязательств, и пошел узнавать, в чем должен быть на свадьбе жених. Но индусы улыбались в пышные усы и загадочно молчали. Чем, кстати, очень нас заинтриговали.
В Агре я начала коллекционировать разнообразные декоративные наволочки: расшитые стразами и вышитые затейливыми зверями, с бисером и крохотными зеркальцами, из разноцветных лоскутов и превосходной переливающейся тафты. Я посвятила своей коллекции три дня. Когда количество наволочек достигло ста двенадцати, я плавно перешла на коллекционирование бус из полудрагоценных камней.
Жизнь здесь была такой солнечной и размеренной, что наполняла душу покоем, которого я уже давно не испытывала. Мне казалось, что в этом странном, немного сказочном городе я абсолютно защищена от потрясений и несчастий. Я хотела, чтобы каждый мой день был похож на вчерашний, а вчерашний на завтрашний. Я хотела знать, что больше ничего в моей жизни происходить не будет. Я была готова к тому, чтобы самой моей большой проблемой был выбор нового сари. Яркие шелковые сари стоили по пять долларов, и их можно было покупать хоть каждый день.
Я всерьез стала подумывать о том, чтобы остаться здесь жить навсегда. Моя давнишняя мечта о большом белом доме, продуваемом южными ветрами, и о смуглом юноше в чалме, который будет почтительно носить за мной раскладной стульчик, вполне могла осуществиться в Дели. Я, правда, подумала, что постоянное таскание за мною стула будет меня раздражать, но во всем остальном — это как раз то, к чему я стремилась.
Я решила ознакомиться с рынком недвижимости в Дели. Это ведь ни к чему не будет меня обязывать. Просто знать, что продается и за какие деньги. Не покупать, но знать, что такая возможность существует. Или вдруг купить? И почувствовать себя немного авантюристкой, немного конквистадором. Как у Гумилева: «Я вышел в путь и весело иду, то отдыхая в радостном саду, то наклоняясь к пропастям и безднам…» А если это правда то, что я всегда хотела? Не в смысле «пропасти и бездны», а в смысле «отдыхая в саду»…
Я обратилась к фирмам по продаже недвижимости, и мне стали показывать разные милые особнячки. Но ни один из них не был похож на дом моей мечты. Пока.
Я покупала жемчужину моей коллекции — бусы из ярко-оранжевого камня ханьч или амьч, когда мне позвонил Ванечка. И сообщил, что отец Светланиного ребенка — не Серж.
Я положила бусы на прилавок и вышла из маленькой лавки на улицу. Солнце резало глаза и обжигало плечи.
— Как ты сказал? — переспросила я и поймала себя на том, что абсолютно не удивилась. Я как будто всегда это знала.
— Отец ребенка ее бросил. Мне рассказала Светланина подруга. — Ванечка виновато хмыкнул в трубку. — У нас роман. Возможно, я даже женюсь.
Ко мне подскочил какой-то убогий. Он передвигался посредством одной ноги и одной руки, больше у него ни рук, ни ног не было. Я брезгливо отвернулась.
— На ком?
— На Светланиной подруге. Но это еще не точно.
Я не вешала трубку в ожидании какой-нибудь народной мудрости, но ее не последовало.
Я вернулась в лавку и купила оранжевые бусы, отчаянно сторговавшись с четырех долларов до одного.
«Какая мерзавка эта Светлана», — подумала я, лежа около бассейна в тени пальм. Мне было обидно за Сержа. И я испытывала явное удовлетворение оттого, что, кроме Маши, у моего мужа детей не оказалось.
Мелькнула мысль о квартире в Крылатском и о родителях Сержа. Захотелось оказаться в Москве и ударить Светлану чем-нибудь тяжелым. Но потом я представила себе, что будет, если забрать у них Сережу. Они просто не перенесут еще одной потери. Этого я не допущу.
Я позвонила. Трубку взяла свекровь.
После подробного рассказа об успехах ребенка в области подрыгивания ножками и ручками она сообщила мне, что Светлана уехала.
— Сказала, что толком ничего объяснить не может, но какая-то экспедиция, — без сожаления
