— Боюсь только, не промерзли бы вы, мои милые. Сестра Дорота выдаст вам теплые лыжные костюмы. На прогулку поедут все, за исключением самых младших и больной Людки. — Подходя уже к двери, она добавила лукаво: — Да смотрите, не опаздывайте с возвращением. На ужин будут сосиски.
Визжа от радости, бросились мы всей гурьбой вверх по лестнице.
На чердаке, в чулане, где на гвоздях, вбитых в балки, рядами висела рабочая одежда, нас поджидала сестра Дорота, склонившись над открытой плетеной корзиной.
— Вот здесь ваши лыжные костюмы. Разделите то, что есть. Все равно на всех не хватит.
Благороднейшие заветы о любви к ближнему тут же рухнули — сильнее всего на свете в этот момент оказалось желание вытащить из корзины что-нибудь получше. Началась рукопашная. К счастью, сестра Дорота, всегда столь благожелательная к воспитанницам, схватилась за железный прут.
— Руки прочь! Встать парами! Иначе я закрою корзину!
Мы выстроились в две шеренги. Сестра-свинарка бросила какое-то тряпье на руки ближе всех стоявшей воспитанницы.
— На тебе! Теперь следующая, держи!
Наконец подошла и моя очередь. С удивлением рассматривала я костюм, поданный мне монахиней. Остальные девчата с какой-то боязнью и недоверием примеряли доставшиеся им «лыжные пары».
Взглянув на вырядившихся воспитанниц, сестра Дорота весело рассмеялась:
— Глядите-ка! Таких лыжниц еще свет не видывал! — И, побрякивая ключами, направилась в келью.
Одетые в «лыжные костюмы», девочки парами спустились по лестнице, миновали коридор и вышли на двор. Здесь они рядами выстроились возле стены. На ослепительно-белом, искрившемся от мороза снегу четко вырисовывались мрачные шеренги черных и длинных суконных плащей. Береты из серой шерсти и серые шарфики также не придавали нашей одежде блеска.
Делая вид, что нас совершенно не касается уродство «лыжных костюмов», мы подтрунивали над Эмилькой, обсыпанной снегом и похожей на «снежную бабу», когда на тропинке показалась Казя. Размахивая руками, она кричала:
— Санки! Санки едут!
Мы галопом бросились к калитке. В это время на крыльцо вышли сестра Алоиза и сестра Барбара. Укутанные в толстые шерстяные пелерины, в овчинных тулупах, они неторопливо пошли за устремившейся к дороге толпой девчонок.
У калитки нас уже поджидала пара саней. В первые сани, ничем не отличавшиеся от иных саней нашего курортного городишки, уселись обе монахини.
Другие сани, представлявшие собою обыкновенные крестьянские розвальни, но только с плетеными бортами, были выложены по днищу сеном. Лишь незначительная часть любительниц санной езды могла разместиться в них. За право ехать в этих санях тотчас же разгорелась короткая, но энергичная драка. Усиленно работавших кулаками и ногами девчонок ничуть не смутило то, что на них в полном недоумении смотрит сестра Барбара.
— Перестаньте! — пыталась утихомирить расходившихся воспитанниц сестра Алоиза. — Те, кому не достанется места, поедут в следующее воскресенье. Как вам не стыдно драться на улице! Ведь люди на вас смотрят!
Однако в обещанное «следующее воскресенье» ни одна из девчонок не верила, а то, что на нас смотрят люди, — мало кого беспокоило. Лихорадочно цепляясь за сплетенные из вербовых прутьев борты, каждая старалась во что бы то ни стало вскарабкаться в уже до предела заполненную корзину саней. Мне досталось место возле кучера.
Сестра Алоиза, заметив, что какая-то пани сунула Казе в руку злотувку [1], возмущенная, сорвалась со своего места.
— Казя и все остальные, не поместившиеся в санках, немедленно марш домой!
Десятка полтора воспитанниц побрели назад, громко ругаясь и возмущаясь.
В это время к санкам подбежала опоздавшая Стася. Увидев, что они забиты до отказа, она перевела на монахиню свой полный отчаяния взгляд.
— А где же саночки?
— Какие саночки?
— Ну, такие маленькие саночки, — по голосу Сташки чувствовалось, что она вот-вот заплачет. — Ведь должен быть кулиг[2]…
— А у нас и есть кулиг, — подтвердила воспитательница, хмуря брови. — В чем же дело?
— Да, на кулиге, — упорствовала маленькая Сташка, с трудом сдерживая слезы, — саночки едут по снегу. Много, много маленьких саночек, привязанных к шнуру, Я видела!
Сестра Барбара высунулась из саней, схватила под мышки плачущую девчушку и усадила ее рядом с собой.
Несмотря на протесты сестры Алоизы, нашлись и саночки. Железные, с выгнутой спинкой, они служили зимой для доставки свиньям помоев в бидонах. Привязанные шнуром к саням, они выглядели вполне прилично, и не только Сташка, но и ни одна из нас не сомневалась уже в том, что эти железные саночки, весело подскакивающие на снегу, убедительно свидетельствуют о весьма радостном событии: полтора десятка сирот-воспитанниц приюта едут кулигом!
Мы вернулись, когда уже опустились сумерки. Сбросив в чулане затвердевшие от мороза плащ, берет и дырявые валенки, я помчалась в столовую. В печи дотлевали еловые шишки. Молчаливая Казя, присев на корточки, усиленно дула в черную печную пасть: там вспыхивали красные языки пламени и сразу же гасли. В воздухе стоял запах гари и хвои. Было холодно. Сквозь щели в деревянных стенах проникал морозный воздух.
Утомленные, сонные, сидели мы на лавке, тесно прижавшись друг к другу, уставившись в черный прямоугольник окна, за которым неистовствовал январский ветер.
Послышался голос Владки:
— Ну и тишина во всем доме! Будто никого в нем не было и нет.
— Вот именно, — отозвалась я. — А может быть, нас и в самом деле нет и нам только кажется, что мы есть?
— Что-нибудь случится, — убежденно заявила Владка. — На крещение тоже было так вот тихо, а потом оказалось, что кот влез в кладовую, сожрал литр масла, а всыпали за это Казе.
— Тихо ты, — цыкнула на нее Казя. — Лучше давайте почитаем молитву, а то в такой вечер нечистая сила любит страшить. Ой, как завывает в трубе!
Мы замолчали, перепуганные. Ветер гулял по крыше, шелестел сажен в печи. Где-то распахнулось окно, неожиданный сквозняк ворвался в коридор — и с адским грохотом захлопнулись двери.
— Матерь божия! — вскрикнула Зоська, срываясь с лавки. — Боже мой!
Мы все бросились к ней.
— Что случилось?
— Ой, — пролепетала Зоська, отнимая руки от лица, — за окном кто-то стоял…
— Кто?
— Такая серая морда с лошадиными ушами.
С беспокойным любопытством взглянули мы на окно. Малышки пустились в плач.
— Сейчас посмотрю, что там такое, — храбро подошла я к окну.
Девочки замерли в ожидании.
— Вот оно! Вот… — прошептала я, отодвигаясь к лавке. — Во имя отца и сына и святого духа… — Я опустилась на скамейку возле побелевших от испуга воспитанниц. — Страшное «оно», говорю вам, — длинные ослиные уши и черная морда…
— С бордовыми крапинками, — отозвалась Гелька. — Не иначе.
— В том приюте, где я была раньше, «оно» тоже пугало, — сообщила Янка. — Ночью ходило по спальне и душило девчат за горло.
— Каждую ночь?
— Э-э, нет. Только тогда, когда в монастырь прибывал кто-нибудь новый, у кого был грех на совести.
