облокотился на перила, глядя на город далеко внизу.
— Сэр! — устало окликнул меня мальчик, управлявший лифтом. — Все уже сошли.
Я повернулся, ступил с платформы на землю и увидел Денну. Она стояла первой в очереди на спуск.
Я не успел ничего предпринять — только стоял и в изумлении пялился на нее. Она обернулась и встретилась со мной взглядом. Лицо ее озарилось радостью. Она вскрикнула: «Квоут!», бросилась ко мне и очутилась в моих объятиях прежде, чем я сообразил, что происходит. Я обнял ее и прижался щекой к ее уху. Мы встретились непринужденно, как танцоры. Как будто мы уже тысячу раз репетировали эти объятия. Она была теплая и мягкая.
— Ты что тут делаешь? — спросила она. Сердце у нее отчаянно колотилось, я чувствовал, как оно трепещет возле моей груди.
Я стоял как немой. Она отступила на шаг. Я только теперь заметил старый, уже желтеющий синяк у нее на скуле. Но все равно она была самым прекрасным из того, что я видел за последние два месяца, хотя и преодолел полторы тысячи километров.
— А ты что тут делаешь? — спросил я.
Она расхохоталась своим серебристым смехом, потянулась, чтобы коснуться моей руки. Потом она заглянула мне за спину и забеспокоилась.
— Постойте! — крикнула она мальчишке, который закрывал дверцу, ведущую на лифт. — Мне надо уехать этим лифтом, а то я опоздаю. — Она выкрикнула это с мучительно-виноватым выражением на лице и, обойдя меня, вступила на платформу. — Ты заходи ко мне, ладно?
Мальчишка запер за ней дверцу, и сердце у меня упало: лифт пошел вниз.
— А где тебя искать?
Я подступил к самому краю Крути, глядя, как она исчезает внизу.
Она задрала голову. Ее лицо смутно белело в темноте, ее волосы казались тенью в ночи.
— Вторая улица к северу от Главной: улица Жестянщиков!
Сумерки поглотили ее, и внезапно я остался один на утесе.
Я стоял неподвижно, вокруг меня по-прежнему витал ее аромат, руки еще ощущали ее тепло. Я чувствовал трепет ее сердца, словно пойманную птичку у себя на груди.
ГЛАВА 61
ЯСНОТКА
Наведавшись в Северен, я отнес футляр с лютней к себе в комнаты и поспешно бросился в покои Алверона. Стейпс был не особенно рад меня видеть, однако проводил меня к маэру со своей обычной торопливой деловитостью.
Алверон лежал в поту и в полузабытьи, его простыни и покрывала сбились в ком. Я только теперь заметил, как он исхудал. Руки и ноги сделались совсем тощие, лицо из бледного стало сероватым. Когда я вошел, он гневно зыркнул на меня.
Стейпс заботливо поправил на маэре одеяло и усадил его, подложив под спину подушку. Маэр стоически перенес все эти манипуляции, потом сказал: «Спасибо, Стейпс» — тоном, ясно дающим понять, что дворецкий может идти. Стейпс нехотя удалился, на прощание взглянув на меня крайне нелюбезно.
Я подошел к постели маэра и достал из карманов плаща несколько предметов.
— Я нашел все, что требуется, ваша светлость. Хотя и не все, что надеялся найти. Как вы себя чувствуете?
Он бросил на меня весьма красноречивый взгляд.
— Однако вы не спешили вернуться! Пока вас не было, заходил Кавдикус.
Я с трудом унял прилив тревоги.
— И что произошло?
— Он спросил меня, как я себя чувствую, и я ответил правду. Он заглянул мне в глаза, посмотрел горло, спросил, не тошнило ли меня. Я сказал, что да, попросил принести новую порцию лекарства и чтобы меня оставили в покое. Он ушел и прислал лекарство.
Меня охватила паника.
— И вы его выпили?
— Если бы вы задержались еще ненадолго, я бы его выпил, и к черту все ваши сказочки.
Он достал из-под подушки новый пузырек.
— Не вижу, какой от этого может быть вред. По-моему, я уже умираю.
Он сердито сунул его мне.
— Я думаю, что сумею поправить дело, ваша светлость. Помните, что сегодняшняя ночь будет самой тяжелой. И завтра тоже будет плохо. А потом должно стать лучше.
— Если я доживу, — буркнул он.
Это было всего лишь капризное ворчанье больного, однако оно так точно отражало мои собственные мысли, что по спине у меня пробежал холодок. Прежде я не рассматривал возможность того, что маэр может умереть, невзирая на мое вмешательство. Но теперь, когда я увидел его воочию, хрупкого, посеревшего, дрожащего, я осознал истину: он может не дожить до утра.
— Для начала выпейте это, ваша светлость, — я достал фляжку.
— Бренди? — спросил он со скрываемой надеждой. Я покачал головой и отвинтил крышку. Он скривился и снова опустился на подушки. — Зубы Господни! Мало того, что я умираю, так еще и это! Рыбий жир?
Я кивнул с серьезным видом.
— Сделайте два больших глотка, ваша светлость. Это часть лечения.
Он даже руки не протянул.
— Я эту дрянь никогда не переваривал, а в последнее время меня тошнит даже от чая. Я не стану давиться им только для того, чтобы потом вернуть все обратно.
Я кивнул и закрыл фляжку.
— Я дам вам кое-что, чтобы это предотвратить.
На столике возле кровати стоял чайник, и я принялся заваривать ему чай.
Он слабо вытянул шею, чтобы посмотреть, что я делаю.
— Что вы туда сыплете?
— Средство от тошноты и средство, которое должно помочь вам вывести яд из организма. Немного лауданума, чтобы смягчить ломку. И чай. Ваша светлость пьет чай с сахаром?
— Обычно без. Но, подозреваю, без сахара ваше пойло будет на вкус как болотная вода.
Я насыпал в отвар ложку сахару, размешал и протянул ему чашку.
— Выпейте первым! — приказал Алверон. Бледный и мрачный, он смотрел на меня пронзительными серыми глазами и улыбался жуткой улыбкой.
Я заколебался, но всего лишь на миг.
— За здоровье вашей светлости, — сказал я и отхлебнул внушительный глоток. Потом поморщился и сыпанул еще ложку сахару. — Да, ваша светлость совершенно правы. Как есть болотная вода.
Он взял чашку обеими руками и принялся пить быстрыми, решительными глотками.
— Мерзость, — коротко сказал он. — Но все же лучше, чем ничего. Знаете ли вы, какой это ад: испытывать жажду, но не пить из страха выблевать воду? Собаке такого не пожелаю.
— Погодите немного, не допивайте до конца, — предупредил я. — Через несколько минут ваш желудок должен успокоиться.
Я ушел в соседнюю комнату и влил новый пузырек с лекарством в кормушки мимолеток. Я с облегчением увидел, что они охотно пьют нектар с лекарством. А то я опасался, что они начнут избегать кормушек из-за того, что жидкость изменила цвет, или повинуясь какому-нибудь природному инстинкту самосохранения.
Кроме того, я боялся, что свинец для капелюшек не ядовит. И что им потребуется целый оборот,
