Халтурщики

— Я понимаю, но все же так будет вежливо.

Воздух прозрачен и свеж, в сумеречном Трастевере царит непривычное спокойствие. Харди довольно выдыхает и открывает дверь его бывшего жилища. Там ужасный беспорядок. Она снисходительно качает головой.

Харди протирает раковину, забитую щетиной, убирает брошенную бритву и кусок зубной нити. Всюду разбросаны старые коробки из-под пиццы. Она подметает и проветривает гардеробную, в которой позвякивают металлические вешалки.

Тут она кое-что замечает: в углу валяется ее кубик Рубика, тот самый, похищенный грабителями.

Она застывает почти на целую минуту.

Кубик лежит на ее дисках, которых она в свое время тоже недосчиталась, как и колец; наверное, Рори взял их до того, как она приехала в полицейский участок. Ее отец нарисовал буквы на боках кубика. Он подарил его Харди на четырнадцатый день рождения, маркером в квадратиках написав поздравление, а потом разобрал кубик, так что ей надо было снова собрать его, чтобы прочесть пожелание. Но сейчас он опять разобран, и из букв в клеточках складывается полнейший бред: УЮХ ИЯС ВЛЯ. Харди автоматически собирает его, и появляется поздравление, написанное по горизонтали на четырех сторонах кубика.

Харди знает: единственный человек, который ее действительно ценит, — это живущий в Бостоне отец. Для остальных обязательно надо быть умной или безупречно готовить. И лишь отцовская любовь безусловна. Тем не менее дома она не была уже несколько лет; ей стало тяжело с ним видеться. Каждый раз, когда они встречаются, в его глазах читается один и тот же вопрос: почему же ты до сих пор одна?

Когда она возвращается к себе, Рори и его друзья ведут спор о том, какая разведка лучше — МИ-6, ЦРУ или Моссад. Она проходит мимо них, украденная головоломка оттягивает карман. Она кладет куртку на кухонный стул и возвращается к готовке.

Мужчины усердно налегают на выпивку и еду, отправляя в рот дымящиеся куски один за другим и едва успевая жевать. Сама Харди не ест, она гремит на кухне грязной посудой, заглядывает в шкафы, чтобы чем-то себя занять. Стоит ли ей сказать о своей находке?

— Рори, — кричит она, — я такая глупая, я кое-что у тебя оставила!

В темноте его квартиры она подцепляет ногтями наклейки на кубике и отдирает их одну за другой. Кубик становится черным и гладким. Она протягивает руку в дальний угол гардеробной и бросает игрушку. Та с грохотом падает на украденные им кольца и компакт-диски.

Дома пьяные гости обсуждают дела в бухте Гуантанамо, заваливаясь вперед, чтобы донести свою мысль и отваливаясь назад, чтобы выслушать собеседника. Харди интересуется, не надо ли им чего, и удаляется на кухню. Она моет руки, отрывает кусок бумажного полотенца и вытирает их. Она должна пойти и поговорить с ним начистоту.

— Харди, — весело зовет он, — Харди, ты где?

— Иду.

Она замечает собственное отражение в блестящем чайнике и рассматривает его, в этот раз не отшатываясь. Она убирает прядь волос морковного цвета за ухо и берет еще бутылку вальполичеллы.

Харди садится на подлокотник его кресла и наблюдает за тем, как он борется с пробкой.

— Чпок, — наконец говорит он и наливает вина в первую очередь в свой бокал.

— Чмок, — отвечает Харди и целует его в плечо. Не стоит вообще ни о чем говорить.

1957 Корсо Витторио, Рим

Газета разрослась до двенадцати ежедневных страниц, добавились раздел культуры, «Загадки и шарады» и некрологи. Тираж достиг пятнадцати тысяч, почти весь он распродавался в Европе, плюс немного в Магребе и на Дальнем Востоке. И вопреки всем предсказаниям Отт все еще командовал парадом.

Его жизнь вне газеты проходила в одиночестве на холме Авентин в особняке XVI века, который он выкупил у обнищавшей знатной итальянской семьи. Это был каменный дом в четыре этажа, выкрашенный в оранжевый и коричневый цвета, с желтыми высокими ставнями, так что напоминал марципан. Вокруг него стоял остроконечный металлический забор, а горничные, повара и прочие работники входили и выходили через скрипучие главные ворота. Потолки в особняке были украшены крайне сентиментальными фресками: херувимчик с круглыми щечками и пухлые любовники, резвящиеся у водопадов. Отту они не нравились, и он все хотел их закрасить.

Но он нечасто смотрел наверх, в основном на стены, которые сплошь у весил картинами. Он утверждал, что они его интересуют с финансовой точки зрения: по его словам, в Европе после войны многое продавалось по крайне выгодной цене. Бетти же просто обожала искусство. Переехав в Рим, она страстно увлеклась живописью, постоянно ходила по церквям эпохи Ренессанса, рассматривала слабо освещенные шедевры, и, благодаря своему журналистскому удостоверению, проникала на все только что открывшиеся выставки. Таким образом она стала консультантом Отта: он покупал все, что ей нравилось.

Они постоянно заходили в частную галерею около Четырех фонтанов, принадлежавшую экстравагантному эмигранту из Армении по имени Петрос, которого больше интересовал провенанс картин, нежели их художественная ценность. Все холсты сопровождались яркими списками имен предыдущих владельцев, а еще он рассказывал неправдоподобные истории о том, как эти работы оказались у него: то про крушение поезда в Чунцине, то про дуэль на саблях в Крыму, то про сумку, полную фальшивых рубинов. Петрос редко удосуживался узнать, кто автор картины, и Бетти нашептывала Отту: «Думаю, это Леже. А вот насчет этой неуверена. Но это точно Модильяни. А это Тернер».

Бетти даже решала, куда именно повесить то или иное полотно. Она чуть сдвигала раму вправо, потом влево.

— Ну как, теперь ровно?

Отт отходил назад, смотрел на кораблекрушение, написанное Тернером: смертельный водоворот и тонущие моряки.

— Объясни мне, чего в ней хорошего, — спрашивал он.

Она делала шаг назад и, уперев руки в бедра, пыталась объяснить. Ее неловкие ответы становились все более пылкими и менее ясными — Отт слушал с полуулыбкой на лице.

— Если ты не понимаешь картину, — заключала она, — значит, ты просто ее не понимаешь.

— Кто сказал, что я не понимаю? — отвечал Отт, подмигивая. — Может, мне просто нравится слушать твои объяснения.

Они спустились к обеду, Бетти положила себе на тарелку большой кусок моцареллы буффало и взяла разделочный нож и вилку. Нависнув над сыром, она замерла, не поднимая глаз.

— А чем, — поинтересовалась она, — ты еще занимаешься?

— Газетой, — ответил он.

— Знаю, но… — она воткнула вилку в моцареллу, и по тарелке растеклось молочное пятно.

Отт взял нож из ее рук, насадил кусок и скормил его ей прямо с лезвия.