Халтурщики

Уинстон разволновался, подумав, что Зейна решила вмешаться, чтобы работа все же досталась ему, и что, может быть, ему таки придется остаться.

Но все оказалось не так.

— Я устала батрачить на агентство, — объясняет она. — Мне уже надоело сидеть на телефоне, хочется выйти из офиса и делать репортажи самой. Пусть хотя бы в должности внештатного корреспондента в газете.

— Я и не знал, что ты тоже хотела туда устроиться.

— Хотела.

— Тогда ты была особенно щедра, помогая мне, — говорит он, внезапно осознавая, как много она для него сделала. — Почему ты раньше мне об этом не сказала?

— Мы были конкурентами.

— А я и не знал.

— Так что, ты вернешься в Миннесоту учиться?

— У меня есть кое-какой план, — хитро отвечает он и на этом смолкает. Уинстон не хочет раскрывать перед ней все карты. Да и плана-то у него нет. — Знаешь, — замечает он, — мне кажется, что я кое в чем ошибся: я всегда думал, что возраст и опыт делают тебя крепче, более устойчивым к неприятностям. Но это не так. На самом деле все наоборот. — Уинстон поворачивается к Зейне: — Согласна?

Но она смотрит на телефон, проверяя, нет ли пропущенных вызовов от Снайдера, и не отвечает.

1963 Корсо Витторио, Рим

Когда Бетти вышла из дела, Лео взял бразды правления газетой в свои руки, объявив, что его основная задача — повышение статуса. Имел ли он в виду статус газеты или собственный, оставалось спорным вопросом.

Он помешался на «статьях в рамочках»: по его мнению, они бросались в глаза и приковывали внимание покупателя в газетном киоске. Но он не верил, что с такой важной задачей справятся его штатные корреспонденты, так что заказывал эти статьи фрилансерам, что не добавляло ему популярности среди коллег. Атмосфера в редакции становилась все невыносимее, от сплоченного коллектива не осталось и следа.

Тираж незначительно снизился, но Лео объяснял это тем, что круг читателей у них стал более изысканным. Переписываясь с советом директоров в Атланте, он уверял их, что сократит затраты, однако в душе он был крайне самоуверен. Ведь Чарльз раскрыл перед ним карты, сказав, что газета неприкосновенна.

В 1969 году Чарльз ушел с должности председателя совета директоров, и его место занял сын Отта, двадцатисемилетний Бойд. Лео отправил Бойду поздравительное письмо с намеком: мол, газете не помешали бы деньги — чтобы нанять пару новых людей. Но вместо этого Бойд избавился от одного из «стариков»: самого Лео.

Оправдывал он свое решение тем, что Лео предал газету и ее покойного основателя. Бойд говорил, что Отт оставил семью, вкалывал днем и ночью, чтобы издавать эту газету на благо человечества, а Лео практически превратил ее в собственное угодье. Бойд даже утверждал, что Лео стал печатать «Газета основана Сайрусом Оттом (1899–1960)» более мелким шрифтом, а «Главный редактор Леопольд Т. Марш» — более крупным. Измерения подтвердили его правоту.

Лео какое-то время ошивался в европейских столицах, выискивая способ вернуться в международную прессу. Но в конце концов он вернулся в Штаты, захватив с собой привычку пить коньяк до завтрака и крохотную сумму наличности. Он согласился управлять профессиональным изданием, посвященным угольной промышленности, — и ему повезло, что его туда пригласили.

Бойд обещал найти нового главного редактора, но оказался слишком занят другими делами в империи Отта. Он был человеком амбициозным и для начала продал многие из давно существовавших холдингов, даже сахарорафинадный завод, с которого все начиналось, и увлекся сомнительными вложениями в зарубежные компании. Его тактика было очень рискованной, но именно так поступал бы и его отец.

По крайней мере так думал Бойд.

Ведь он толком и не знал Отта: отец уехал в Европу, когда Бойду было одиннадцать. Он и родился позже того легендарного времени, когда Отт строил свою империю с нуля. Почти все, что Бойд знал о тех временах, он услышал от многочисленных прихлебателей, старавшихся урвать кусок их семейного состояния.

Но эти мифы, подстегивали его. Он был дерзок, как и его отец, и горд, потому что таким описывали Отта. Но его дерзость не была столь же самозабвенной, а в гордости не хватало чувства собственного достоинства. Он старался вести себя как человек из народа, каким был его отец. Но люди Бойду не доверяли, а он в ответ презирал их.

«Боеголовки в руках сорвиголов» Корректор Руби Зага

Эти уроды снова увели у нее кресло, то самое кресло, за которое она билась шесть месяцев. Великолепно. Эти люди просто восхитительны. Она рыщет по отделу новостей, проклятья бурлят внутри нее, иногда прорываясь наружу. «Скоты», — бормочет она. Надо валить отсюда. Подать заявку об уходе. Чтобы ноги ее здесь больше не было. А все эти идиоты пусть барахтаются в своем дерьме.

Но погоди-ка! Да вот же оно, за кулером. Она подлетает и хватает его. «Хрен вам, а не кресло!» Она катит его к законному месту за столом, открывает ящик и достает свои рабочие инструменты: подушку под спину, эргономичную клавиатуру и мышку, ортопедические напульсники, антибактериальные салфетки. Она протирает клавиатуру и мышку. «Некуда деться от этой грязищи!»

Руби подстраивает кресло под свой рост, подкладывает подушку, садится. «Отвратительно». Оно теплое. На нем кто-то сидел. «Надо валить отсюда». Серьезно. Это было бы мощно. И не пришлось бы больше видеть этих неудачников.

Руби Зага нигде, кроме этой газеты, не работала. Она ушла из теологии, так и не написав докторскую, и устроилась сюда. Тогда ей было двадцать семь лет, и ей претило соглашаться на бесплатную летнюю стажировку. Сейчас ей сорок шесть, и она все еще тут, сидит за корректорским столом, она еще больше озлобилась и раздобрела, но одевается так же, как в 1987 году, когда только пришла в редакцию: браслеты, большие серебряные серьги в форме колец, платье-свитер, болтающийся ремень, черные леггинсы, белые кеды. И это не просто тот же самый стиль, зачастую это те же самые вещи, выцветшие и в катышках.

Руби всегда приходит на работу пораньше, когда в отделе новостей еще никого нет, кроме Мензиса, который, похоже, никогда и не уходит. К сожалению, постепенно появляются и ее коллеги. Сегодня первым приходит Эд Рэнс, корректор, он неуклюже вываливается из лифта, у него насморк и мокрые подмышки, которые он обмахивает руками. На работу он ездит на велосипеде и обильно потеет, его бежевые штаны все в мокрых пятнах. Руби не даст ему возможности войти, не поздоровавшись — лучше уж она не поздоровается сама. Она убегает в туалет, закрывается в кабинке и показывает за дверью средний палец.

Она возвращается после официального начала рабочей смены.